прошло и трех лет, как враг запросил мира.

Победа над Джайсалмером стала победой Фанцетти и поражением Витторио. Сразу

после заключения мира из Аркота пришло письмо, где Фанцетти благодарил лично

Примас. Луиджи произвели в старшие магистры, но приятнее всего было то, что он

сам стал Прелатом, а его предшественник отзывался в Аркот. "Хорошо бы вообще

отослать его в Темесу" - подумал Фанцетти. Увы, последнее пока не в его власти.

Но если удастся "обратить" Джайсалмер... И, что не менее важно, он таки сумел

сравняться в звании с другим соперником, а по должности его превзойти.

По условиям мира раджа Валладжах объявил о привилегиях живущих в городе

верующих в Единого-и-Единственного, их ограждали от всяких преследований,

освобождали от многих налогов и разрешали проповедовать в любом месте города, за

исключением языческих храмов. На последнем условии настаивал Фанцетти: он хотел

проповедовать, но становиться очередным мучеником не спешил. Нехитрое дело -

умереть за свою веру. Гораздо труднее - победить врага и завоевать для Церкви

новый диоцез. Темесец предпочел действовать не напролом, а постепенно, зато

теперь, взяв для охраны взвод темесских мушкетеров, мог проповедовать истинную

веру где угодно. Начать он решил с площади перед храмом Ритхи: по закону это

ведь не храмовая территория, значит, формально он прав. А что до возмущения

горожан... Да кому интересно мнение темных язычников? А особенно - жрецов ложных

богов?

Паланкин, в котором Фанцетти ехал на свою первую проповедь в Джайсалмере,

тащили четверо носильщиков. Ради такого случая им купили на базаре новые дхоти,

чтобы не щеголяли грязными и залатанными. Власть - а реальная власть сейчас у

него, Фанцетти, и чем раньше все это поймут, тем лучше - не может быть

посмешищем. Носильщиков окружал взвод мушкетеров с примкнутыми штыками, зловеще

сверкавшими в пламени зари. Пыльная буря только что улеглась, и это тоже благой

знак для начала проповеди.

Пользуясь моментом (никто же не видит, что в плотной ткани паланкина он

проковырял крошечное отверстие и через него может видеть все, что вокруг)

Фанцетти разглядывал будущую паству. Пока еще народу немного, но город

стремительно оживает: видно, эта пыльная буря уже не первая. Одежда

разнообразная и пестрая - даже у бедноты. От многоцветья тюрбанов рябит в

глазах, кажется, будто из-под пыли, укрывшей дома и листву, пробились

бесчисленные цветы. А уж женские наряды пестрят всеми цветами радуги, и

стеклянные браслеты на смуглых руках разбрасывают разноцветные блики. Вон, качая

бедрами, прошла красотка со здоровенным кувшином на голове. Длинная юбка пестрит

вшитыми кусочками зеркала, и кажется, что вокруг нее мечутся десятки крошечных

солнышек. Расписная блузка-чоли скрывает высокую грудь, из-под краешка чоли

выглядывает смуглое бедро. Одной рукой красавица придерживает расшитое

золотистыми нитками покрывало, другой удерживает на голове кувшин. Как она

умудряется удержать и то, и другое в толпе, Фанцетти не понимает.

Но многоцветье красок не может обмануть магистра. Нищета, с недавних пор

прочно поселившаяся в городских кварталах, дает о себе знать босыми, сбитыми

ногами, застиранными и залатанными талхами, почти утратившими первоначальный

цвет, изобилием нищих - вчерашних крестьян и деревенских ремесленников. Луиджи с

самого начала знал, что его идея с дамбами и каналами кончится именно этим, но

одно дело знать, а другое - самому увидеть результат. На миг он даже

почувствовал себя виноватым, но только на миг. "Они сами виноваты - приняли бы