поменьше думать.

– Слушайте меня!
– громким, хорошо поставленным голосом, произнес Фанцетти.
–

Я, магистр Церкви Единого-и-Единственного, приказываю вам остановиться.

Толпа замерла. И само по себе появление белого саиба ничего хорошего не несло,

а уж со взводом мушкетеров... Но под наведенными дулами джайсалмерцы замерли,

каждому казалось, что черное, зияющее дуло смотрит в лоб именно ему. Тут не было

опытных воинов, способных понять, что взвод против многотысячной толпы не

устоит. Ненависть к чужеземцам-победителям еще не достигла той степени, когда

безоружные бросаются навстречу свинцовому ливню.

– Нет греха большего, чем тот, что вы готовитесь совершить. Тот, кто сотворил

не только наш Мир, но и всю Вселенную, может простить любой грех, если

согрешивший раскаялся и исповедовался. Но грех сознательного идолопоклонства -

непрощаем. Остановитесь, или после смерти отправитесь в ад!

...Все получилось даже лучше, чем он ожидал. Стражники из войска раджи

вмешаться не решились: им уже отдали приказ не препятствовать проповедям

миссионеров в любом месте, кроме храмов. Площадь же перед храмом Ритхи уже не

была храмовой территорией. А толпа не решалась двинуться с места, ее словно

пригвоздили к земле поднятые мушкеты солдат. Правда, из ворот храма высунулся

старый жрец и попытался спорить. Сперва Фанцетти хотел было отдать приказ "пли!"

и указать на жреца. Но решил, что расстреливать идолопоклонников пока рано, а

вот посрамить его в публичном споре было бы неплохо.

Так и случилось: жрец оказался на редкость косноязычен, видно, его лучшие

деньки давным-давно прошли. Он постоянно запинался, боязливо косился на

взведенные мушкеты, и не мог сказать ничего такого, на что у него, второго в

своем выпуске, не нашлось бы убедительного ответа. Может быть, тут-то у Фанцетти

и появились бы первые последователи, а служба в языческом капище оказалась бы

непоправимо сорвана, если бы сквозь толпу не протиснулся молодой солдат и

симпатичная девушка. Солдату было лет двадцать, черные, как смоль, усы лихо

закручены. Девушка совсем молоденькая. Девушка? Как ни мало провел Фанцетти в

этом диком краю, здешние знаки замужества он уже знал. Наверное, жена этого

воина...

– Я не жрец, но и ему не позволю оскорблять нашу веру!
– громко, на всю

площадь, произнес мужчина.

– Кто ты, сын мой?
– спросил Фанцетти для начала. "Надо будет пожаловаться

радже и его брату на бунтовщиков из числа стражи. Пусть примут меры..."

– Я - джайсалмерец, - предусмотрительно произнес воин.
– Этого достаточно. По

хорошему говорю: уходите. Вы здесь чужие.

– Неужели?
– ехидно спрашивает Фанцетти.
– Я поставлен Церковью руководить

Джайсалмерским диоцезом. За соответствие жизни верующих заветам Единого отвечаю

я.

– Неужели?
– точно таким же тоном поинтересовался стражник. Жена пытается

утянуть его назад, в толпу, но стражник высвободил рукав и произнес: - Нет,

погоди, я должен сказать.
– И вновь обратился к Фанцетти: - Мы вас об этом

просили?

– Церковь и Темеса, - произнес Фанцетти и тут же понял, что совершил ошибку. К

Церкви в этих краях пока еще относились безразлично - но Темесу ненавидели. И за

то, что она оказалась сильнее, и за унизительные условия мира, навсегда лишившие

Джайсалмер могущества, да и достатка, и, конечно, за вынужденную жестокость в

ходе войны.
– А главное - сам Единый-и-Единственный.