поставил широкий росчерк, потом, закоптив над огнем лампы перстень-печать,

прижал его к грамоте.

В комнате повисла напряженная тишина: на глазах присутствующих вершалось то,

чего никогда еще не было, и не просто не было, а не было, потому что не могло

быть никогда. Правителям Джайсалмера, разумеется, доводилось и терпеть

поражения, и погибать, и даже - страшный позор!
– умирать в плену. Но

добровольно отдавать власть - никогда. И Бахадур, стоящий за спиной Фанцетти, и

сам темесец, и воины, охранявшие переговорщиков, стояли, боясь шелохнуться. И

тогда встала Кайкея.

– Ты все-таки сделал это, - произнесла она негромко. И резким движением головы

сорвала с плеч покрывало. Как по команде, все повернулись к рани: это было еще

одно чудо, почище отречения. Никогда и никому, кроме мужа, не показывала рани

свое лицо. Под страхом смерти не должен был его увидеть ни один посторонний

мужчина. Теперь же она сама сорвала с головы покрывало, подставляясь под

любопытные, а у темесцев - и вожделеющие взгляды. Черные волосы рассыпались по

плечам, глаза словно мечут молнии, полные, чувственные губы поджаты. Высокая

грудь вздымается под талхой. Она была прекрасна, рани Кайкея, как может быть

прекрасна зрелая, сильная, решительная женщина. Проснувшаяся было похоть в

глазах темесцев сменилась неподдельным уважением. Что бы ни творили в жизни, они

были воинами и умели ценить чужое мужество. А вот Валладжах погиб в их глазах -

сразу и навсегда.

Губы рани разомкнулись - бывший правитель невольно вспомнил их жар на своем

теле - но с них слетели совсем не те слова, которые он привык слышать:

– Я не отрекалась, и потому остаюсь рани. Моим мужем может быть только раджа.

А ты перестал быть раджой. Значит, ты мне больше не муж.

Женщина помолчала и добавила:

– В темесца я плюнула, потому что он этого заслужил. А ты не стоишь и плевка.

– Я отрекся и за тебя, - ответил Валладжах.

– Нет, только за себя, - ответила Кайкея.
– Потому, что они не выполнят

обещания.

Валладжах обернулся к Фанцетти.

– Это пра...

Никто не успел понять, как в руках у темесца появился пистоль. У Фанцетти не

было времени прицелиться, другое дело, и не нужно. Из единственного черного

"глаза" оружия выплеснулось пламя - и недавний повелитель Джайсалмера осел на

пол бесформенной кучей в богато расшитом тряпье. Кайкея стояла, застыв статуей.

Теперь она знала, что надежд на спасение нет. Но она была дочерью древнего

воинского рода и знала, что если нельзя спасти жизнь, остается спасать честь. Ее

не пощадят, и не дадут легкой смерти. Может, сделают и нечто худшее, чем смерть.

Значит, надо умереть так, как не смог муж.

Видимо, то же самое прочел на ее лице Фанцетти. "А мои-то, темесцы - вон как

рты разинули! Будто не знают, что твердость язычницы - не достоинство, а порок.

Надо напомнить об этом".

– Хочешь показать зубки?
– глумливо поинтересовался Фанцетти.
– Не выйдет.

Утром ты будешь умолять о быстрой смерти, и ради нее согласишься на все. А я еще

посмотрю, дать ее тебе или нет.
– Он повернулся к стражникам: - отнесете ее туда

же, куда и ее служанку. Как всегда, в мешке, с кляпом во рту... Но сами не

трогайте, ею я займусь сам. Дело сделано, сын мой. Пора на молитву.

– Да-да, конечно, - с готовностью зачастил только что подошедший Бахадур.

Повернулся к охранникам: - Как придем, встанете у дверей домовой часовни, никого