— Я предсказываю, сказала одна двица, что эта Сибирская барышня будетъ имть большой успхъ. Она должна быть прелестна. Вс эти тамошнія имютъ особенную печать прелести, немножко тривьяльны — но особенно прелестны.

— Да, да, да, да, сказали другія двицы.

<Пахтинъ чувствовалъ, что привезенное имъ извстіе произвело впечатлніе, и что день его прошелъ не даромъ. Почувствовавъ спокойствіе и желаніе спать, онъ вышелъ, припоминая то, что разсказала печальная дама, и вернулся домой. Но ежели вы думаете, что онъ вс собранныя свденiя сообщилъ хорошенькой жен, сидвшей еще въ своемъ кабинет, то очень ошибаетесь. Онъ замтилъ ей только то, что напрасно было жечь дв свчки, а не одну, и пошелъ спать. Дамскія извстія должны были завтра уже быть переданы значительнымъ сановнымъ и либеральнымъ мужчинамъ и вновь собранныя свднія по разнымъ предметамъ опять перенесены туда, куда сегодня>.

<Онъ заснулъ также крпко и съ такой же спокойной совстью, какъ и семейство Лабазовыхъ, перекликавшееся въ 3-мъ отдленіи разнообразными молодыми и старыми барскими и холопскими вздохами и храпньями. —>

Марья Ивановна пожалла, что первый день она не проведетъ въ своей семь, но длать было нечего. Гости были позваны и, чтобы обдъ не былъ скученъ, надо было позвать еще, въ особенности Чиферина, сына Н. М., который написалъ что то такое. По ея соображеніямъ онъ былъ нуженъ въ особенности для Сережи, къ ея великому огорченію, занимавшемуся естественными науками. — Старикъ поваръ Тарасъ былъ позванъ. Это былъ на видъ одинъ изъ самыхъ сердитыхъ людей на свт. Онъ никогда не смотрлъ на того, съ кмъ говорилъ. Онъ, казалось, ненавидлъ Марью Ивановну въ то время, какъ говорилъ ей, что можно маседуанъ сдлать изъ фрухтъ.. и, казалось, еще боле ненавидлъ Петра Ивановича, когда онъ потрепалъ его по плечу и напомнилъ ему, какъ они вмсте еще у батюшки у стараго князя ходили за утками. Маседуанъ и еще кое что прибавили къ обду и въ домашней бесд ожидали гостей. Сережа тотчасъ же нашелъ себ занятіе въ вышучиваньи Бшевой, чмъ онъ и занялся не съ меньшимъ рвеніемъ, чмъ съ какимъ, надо полагать, онъ занимался естественными науками. Марья Ивановна не сердилась и другіе тоже. Наталья Николаевна разсказывала свое житье. Она была слишкомъ горда собой и своей деятельностью. Она, какъ храбрые казаки хвастаютъ храбростью, а храбры, она хвастала своей любовью къ мужу, къ дтямъ и несмотря на то, было чмъ хвастаться. Соня вертлась, бгала и на ухо шептала, что Марья Ивановна — прелесть, но, что она только воображаетъ ее маленькою, толстенькою. Она поетъ? — Да, есть, надо учить. Начала пть. Сережа подпвалъ втору.

— Ну, твою псню. — Она запла и забыла про гостей. Старикъ лакей улыбнулся. Вдругъ шумъ въ передней и вошелъ [1 неразобр.] Чистой, красивой, сильной. Они незнакомы, но оба веселы и молоды, засмялись.

<«Соня! поди сюда, — сказала она на фон той дали, въ которую она смотрла, увидавъ свою дочь, подавшую трубку — поди сюда». Совсмъ другой шагъ, другой видъ сдлался у Софьи Петровны, когда она подходила къ матери (Извините за сравненье). Выраженье ее перемнилось, какъ перемняется выраженіе собаки, которая по своимъ дламъ шла черезъ комнату, и которую вдругъ позвалъ хозяинъ. Наталья Николаевна протянула свою красивую, изнуренную руку. Соня поняла и положила на нее подбородокъ. Наталья Николаевна посмотрла на дочь, поцловала ее въ глаза, выпустила голову и опять стала смотрть въ свою любимую даль. Немножко погодя, она тоже самое сделала съ сыномъ и хотла удержать его, но онъ подъ какимъ то предлогомъ ушелъ отъ нее. То, что она сдлала съ дочерью и сыномъ, очень понятно было для каждаго, кто видлъ эти два здоровыя существа. Глядя на нихъ, нельзя было удержаться матери, чтобы изрдка не позволить себ этаго. Петръ Иванычъ, такъ звали старичка, между тмъ додумалъ свои мысли, всталъ, обошелъ комнаты и вдругъ,339 давъ себ отчетъ въ томъ, гд онъ находится, пришелъ въ свойственный только непрактическимъ людямъ азартъ акуратности. Онъ началъ таскать, перетаскивать, приказывать, отмнять приказанья и суетиться такъ, что даже H. Н. стала просить его успокоиться. То этотъ сундукъ стоялъ не на мст, то эта комната была холодна для Сони, то Сережины вещи были перепутаны. Онъ неизвстно для чего принесъ изъ передней лыжи, особенно осторожно поставилъ ихъ къ притолк въ гостиной и прижалъ къ ней. Вотъ забыли опять, сказалъ онъ. Но лыжи не приклеились и съ грохотомъ упали поперекъ двери. Наталья Николаевна нервически вздрогнула, но увидавъ причину шума, только сказала: «Соня, подними, мой другъ». — «Подними, мой другъ» — повторилъ Петръ Иванычъ, и помогай мн по крайней мр, а то это никогда не устроится. Я пойду къ хозяину, что теб еще нужно?»>

Онъ съ недлю только тому назадъ собрался идти съ выходцами и 6) Дементій окановъ богатый старикъ съ 3-мя сынами, двкой и внучатами... <окановск[ій] былъ годовъ 6 назадъ сильный дворъ, первый дворъ на сел, да сталъ падать, но все-таки> и не пошли бы они съ своихъ родныхъ мстъ, если бы не было обиды. Всего обоза было340 12телгъ. У Никифора 2, у К[озлова] — 1, у Севаст[ьяна] — 2, у Дмитрія — 1, у Гавр[юхи] — 1 и у окановыхъ — 5.

окановыхъ дворъ былъ на краю, къ той сторон, по которой шелъ путь выходцевъ, и къ нему собирались товарищи.

Народъ не пошелъ на работу, и толпились у дворовъ отъзжающихъ. — Погода стояла теплая. Скотина 3-й день ужъ ходила въ пол <и>

Въ сел Никольскомъ на Зуш была сходка. Это было вечеромъ, въ весенній Егорій. Шесть семей выходили на новыя земли, и старики третій разъ судили о томъ, какъ ихъ выпустить. Сходка, какъ всегда, сошлась на углу проулка, гд просохла и притопталась хороводами земля. Весь народъ собрался на сходку, и вс толпились и слушали. Въ середин сходки сцепились, спорили Титъ Ермилинъ, грубый мужикъ, большой, черный, какъ цыганъ, съ густой, курчавой бородой, и Никифоръ, бывшій сборщикъ, худощавый мужикъ, грамотный и обходительный. Никифоръ выходилъ на новыя земли; онъ спорилъ съ Титомъ за то, что Титъ налагалъ на выходцевъ еще за три года подати.

— Вы земли покидаете намъ неродимыя, — говорилъ Титъ, грозно хмурясь. — Отъ хорошихъ земель бы не ушли. А подати-то на насъ навалятся. Добро бы земли хорошія оставляли, а то кто идетъ? Голь. Давыдка Козловъ — его пашня ненавожена отъ роду. Не пахана второе лто лежитъ. Макарычевы еще того хуже. Болхина Гаврюхи? Такъ она и лсомъ заросла, а податями насъ не помилуютъ, не спросятъ, хороши ли, дурны [ли] земли, а денежки съ души по 7 рублей подай хорошія. Ты, небось, счетчикъ — учелъ, много ли теб расхода станетъ проздъ, a мірское дло не учелъ.

Никифоръ давно собирался говорить, но Титъ все перебивалъ его. Теперь Макарычевъ Дмитрій, угрюмый, широкоплечiй мужикъ, съ рдкой бородой и въ оборванномъ зипун, подпоясанномъ веревкой, перебилъ Тита. Дмитрій тоже уходилъ на новыя земли.

— Грхъ теб, Титъ, — выступая на середку, сказалъ онъ дрожащими губами. — Отпустилъ насъ міръ православный, что же ты міръ колобродишь.

«Что же длать, разобрать надо». «Титъ дло говоритъ». «Они уйдутъ, a отвчать мы будемъ», заговорили голоса.

Никифоръ выступилъ напередъ, запахивая свой <дранный> новый кафтанъ.

— Велите слово сказать, старички, — проговорилъ онъ, по-старинному прямо и низко кланяясь на вс 4 стороны. — Титъ Евсеичъ насъ коритъ, что мы будто выходимъ, на міръ тяготу сваливаемъ. — Мы въ міру выросли, міромъ вскормлены, вспоены, намъ міръ забывать нельзя. Не мы съ своей головы вздумали на новыя мста идти. На то царскій указъ былъ, чтобы селился христіанскій народъ на татарскія земли. Положилъ намъ Богъ на душу идти — мы собрались и у міра спросились. Мы не тайкомъ шли, мы спрашивались. Что міръ приказалъ, то мы исполняли. Мы себя очистили, за годъ внесли, послдніе животы пораспродали. — Кто же заплатилъ? Я да дядя Дементій. Мы за всхъ отдали. Что п`oтомъ да кровью собирали, послднее отдали за товарищей. Титъ Семенычъ говоритъ: «Вы, молъ, уйдете, а за васъ плати подати да рекрутства отбывай». Неправда, Титъ Семенычъ. Кто уходитъ? Дядя Дементій съ достаткомъ да я, можетъ тоже, пока Богъ грхамъ терплъ, плателыцикъ былъ, а то кто же идетъ? Козловъ, Макарычевъ, Болхинъ Гаврюха да Савостьянъ. Что же, они разв дома плательщики были? И прежде за нихъ платили, а теперь мы вамъ за нихъ сполна выплатили. А что насчетъ рекрутства, то неврно. Мы разв изъ Россіи куда уйдемъ, мы тамъ, если Богъ позволитъ живыми быть, тамъ отбывать будемъ, a здсь наши души сложатся. Міръ православный, не накладывайте намъ тяготу лишнюю, грхъ будетъ. Что же намъ разв послдніе повозки да коней продать, такъ съ чмъ же и пойдемъ, а мы вс тутъ.