И туда-то, за 4 версты отъ своихъ палатъ рано утромъ, до солнца, похалъ генералъ, чтобы отслушать заутреню, исповдываться и причаститься. Генералъ былъ справедливъ и хозяинъ, и Бога не забывалъ. Не любилъ онъ ханжить и въ Божьихъ длахъ тщеславиться; а самъ смялся надъ своей свояченицей и теткой-старушкой за то, что они бгали за монахами и духовниковъ особыхъ себ по монастырямъ выбирали. Генералъ говаривалъ, что Богъ везд одинъ, и приходскій попъ Василій такъ же грхи ему отпуститъ властью отъ Бога, какъ и отецъ Леонидъ изъ Оптиной Пустыни, а что и Кирилушка-юродивый только людей морочитъ. Не любилъ тоже генералъ на дому службу. «Пока сила есть, — говаривалъ онъ — и есть на чемъ дохать, я лучше въ храм Божьемъ помолюсь, чмъ въ гостиной или зал». И потому халъ къ заутрени въ церковь.

Коляск шестерней съ форейторомъ велно было быть у подъзда въ половин 5-го утра. И въ половин пятаго генералъ, откашливаясь, вышелъ изъ кабинета, прошелъ офиціантскую, одлся въ бобровые шубу и шапку и, взявъ отъ Васьки вызднаго трость, а отъ Михайлы платокъ, вышелъ на крыльцо.

— Подавай! — крикнулъ Михайла.

— Митька, трогай! — крикнулъ Филиппъ.

Митька-форейторъ зашевелился; натянулись кожаныя постромки, задрожали зарубленные крашеные вальки, тронули вмст дышловые, заигралъ лвый пристяжной, и тяжелая коляска, какъ бы легкая телжка, подкатилась и стала у самаго крыльца, и откинулись ступеньки.

Генералъ оглянулъ лошадей, шапки кучеровъ въ чахлахъ и, какъ будто недовольный чмъ-то, нахмурился, но, вспомнивъ страшные дни и говнье, только нахмурился и, поддерживаемый двумя лакеями, вошелъ въ колебавшуюся отъ тяжести его грузнаго тла коляску и слъ на лвую сторону, отдуваясь. Лакеи вскочили на задъ; форейторъ, скосившись, оглянулся.

— Пошелъ!

Генералъ лвой рукой снялъ шапку съ красивой лысой головы и наложилъ крестъ на широкую, выпуклую грудь.

Погода на шестой недл стояла теплая и ясная, но съ страстной начались заморозки, и нынче въ четвергъ выпалъ снжокъ. Онъ таялъ уже, и пристяжныя съ туго и коротко подвязанными хвостами шлепали по грязи, мелькая вдоль деревъ аллеи. Генералъ на легкой качк поглядывалъ на эту пофыркивающую пристяжную и на сдую прядь хвоста, которая была захлестнута узломъ, и, какъ знатокъ и охотникъ лошадиный, на уступами между ногъ выступающіе, и какъ угломъ отрзанные мослы заднихъ ногъ; но думалъ онъ не о пристяжной, а о томъ, зачмъ нельзя ему попросить прощенья у всхъ своихъ людей, какъ это длалъ онъ въ дтств.

«Кто Богу не гршенъ, царю не виноватъ» говорилъ онъ себ, вглядываясь въ широкую спину кучера Николая и вспоминая, какъ онъ постомъ наказалъ его за захромавшаго жеребца. Я бы желалъ у нихъ всхъ просить прощенья, и то хорошо.

«Господи, помилуй мя, гршнаго», проговорилъ онъ, възжая въ улицу села Излегощи. На улиц еще никого не было, только дымъ, подымавшійся изъ трубъ, показывалъ, что народъ всталъ. «Тоже этотъ народъ, — думалъ онъ, вспоминая свой споръ о земл съ этими излегощинскими мужиками. — Вдь я просилъ ихъ смнять, продать, вызывалъ ихъ на межеванье. А они сами же нагрубили. Ну, что жъ длать. Я бы и радъ былъ жить въ согласьи со всми». Но, несмотря на эти доводы, князь опять вздохнулъ и проговорилъ: «А и гршенъ, то, Господи, помилуй меня. Я смиряюсь передъ тобой. Да и на что имъ земля? — продолжалъ онъ думать. — Они и такъ могли бы быть богаты. Земли больше, чмъ у моихъ, барщины нтъ, a вс голые. Вотъ сынокъ, князь Александръ, все говоритъ: «вольность», вспомнилъ князь сына. — Вотъ и вольны. Что же имъ за польза? Вс нищи. Ншто одинъ Иванъ едотовъ», подумалъ онъ, прозжая мимо свжо покрытаго большаго, въ дв связи, двора съ виднвшимся позади его садомъ яблоновымъ, еще съ голыми листьями.

«Это аккуратный, зажиточный мужикъ». И въ самое то время, какъ князь это думалъ, подъзжая къ дому Ивана едотова, самъ Иванъ едотовъ, вставшій раньше всхъ мужиковъ своего 20-душнаго семейства, въ отворенныя ворота, прихрамывая, вывозилъ на себ соху съ привязанной къ оглоблямъ болтавшейся сделкой. Старуха его отворяла ворота. Увидавъ князя, старуха вышла на середину воротъ и, закинувшись назадъ, сперва низко перегнулась какъ разъ, когда коляска поровнялась. Старикъ тоже, бросивъ обжи, снялъ шапку и низко поклонился.

— Простите, говть ду, — сказалъ князь и улыбнулся.

Старикъ, поднявъ голову отъ поклона, встряхнулъ густыми прямыми полусдыми волосами и соображалъ съ минуту. Понявъ, онъ поклонился еще разъ, тихо и строго проговоривъ: «Богъ проститъ». Поднявъ обжи и заворотивъ соху къ крыльцу, поставилъ ее.

— Чего говорилъ? — спросила старуха.

— Простите, говоритъ; къ попу детъ. Эй, Сёма, веди кобылу, что ль, — крикнулъ старикъ во дворъ.

<Въ церкви села Излегощи благовстили къ заутрени. Былъ чистый четвергъ, на двор было сиверко, въ ночь выпалъ снжокъ. Народъ — старики и старушки — дожидались въ церкви. Священникъ отъисповдывалъ уже всхъ и сидлъ въ олтар, ожидая Покровскаго Князя Одуевскаго Ивана Александровича, желавшаго въ этотъ день исповдоваться и причащаться. Пономарь, присвши на перила колокольни, задремалъ, держа въ рук веревку отъ колокола, и не замтилъ карету шестерней, выхавшую уже изъ-подъ горы отъ Покровскаго и приближавшуюся къ Церкви. Густой голосъ дьякона окликнулъ его внизу. Пономарь очнулся и, увидавъ карету, кинулъ петлю на ногу и началъ звонить>.

Между тмъ, какъ Григорій Ивановичъ Чернышевъ упрекалъ себя за это невниманіе къ служб и пытался настроить себя на молитву, церковный староста Иванъ едотовъ, хотя точно такъ же, какъ и богатый баринъ, большую часть времени службы не молился, а также думалъ, вспоминалъ и загадывалъ и не думалъ ни въ чемъ упрекать себя. <Разница его съ бариномъ состояла въ молитв въ томъ, что, когда баринъ молился, какъ онъ молился во время стиха, — онъ умилялся, и ему щипало въ носу и хотлось плакать, когда же> Иванъ едотовъ молился, какъ онъ всегда, въ каждую службу, молился три раза: когда ставилъ свчу угоднику, въ «Достойную» и въ «Херувимскую», ему становилось жутко: онъ во время этой молитвы вдругъ вспоминалъ, что онъ одинъ, одинъ, безъ всякой помощи, подверженный expos'e всмъ извстнымъ и неизвстнымъ ему бдствіямъ, и что онъ заслуживаетъ всхъ ихъ, и онъ начиналъ со страхомъ призывать на помощь себ всхъ тхъ, которые могли подать ему помощь, и простить всхъ, имена которыхъ онъ зналъ, и форма обращенія къ которымъ была ему извстна: «Матушка, Пресвятая Богородица», «угодники Божіи», «Господи, Іисусе Христе», «Матушка, Батюшка Іисусъ Христосъ».357 И, какъ человкъ, привыкшій къ физической работ, онъ въ эти минуты молился и мыслью и тломъ и, быстро вздрагивая, какъ онъ все длалъ, онъ заносилъ взмахивая, судорожно сжатые персты на плшивую голову такъ высоко, какъ только хватала рука, и ниже кушака на пупъ и на оба плеча запахнутаго, пушистаго, новаго, сраго, отороченнаго армяка; онъ также судорожно сгибалъ вдвое свое, безъ живота, худое, хотя и сильное, тло и падалъ на колни и быстро, легко приподнимался и опять падалъ. И ему не такъ, какъ барину, тяжело было сгибаться и кланяться, но, напротивъ, нужно было сдлать усиліе, чтобы остановиться. А то, какъ только онъ налаживался, такъ сами собой сокращались гибкіе суставы ногъ, онъ падалъ на колни, латки, вмсто подошвъ, упирались носками, голова склонялась, волосы съ висковъ падали съ обихъ сторонъ лица до каменнаго пола, сморщенный лобъ касался холода камня, руки подталкивали, онъ поднимался, глядлъ на икону Николая, обвшанную полотенцами и украшенную подвсками, сіяющую изъ-за свчъ, и опять поднимался, и опять кланялся, прося прощенія и избавленія. Такъ онъ молился во время «Херувимской», «Достойной», остальное же время онъ или продавалъ свчи и ставилъ или наблюдалъ, думалъ, вспоминалъ, загадывалъ, не замчая, что онъ это длаетъ. Продажу свчъ, уборку церкви, образовъ онъ считалъ дломъ самымъ пріятнымъ. Если было дло и дло было Божіе, въ которомъ не было страха, какъ въ молитв, но которое, по его понятію, столь же угодно было Богу, какъ и молитва.