Македония взглянула на него с сожалением:

–  Трус несчастный. Все вы, мужики, одинаковы. На словах - гепарды, а на деле - зайцы.

–  И хозяин заяц?
– иронически сощурился Кифа.

У служанки потемнели глаза:

–  Нет, хозяин храбрый. На войне, при дворе, везде. Кроме спальни своей супруги. Может быть, действительно заколдован…

–  Стало быть, я прав. И сама не вздумай затевать это дело. Пусть живут, как знают, нам высовываться не след.

Женщина вздохнула:

–  Ох, не знаю, не знаю, прямо. Сердце не на месте. Хочется помочь Велисарию, но, понятно, страшно.

–  Брось, остынь, думай о другом.

–  И стараюсь, да не больно выходит. Ты же знаешь, что его судьба мне не безразлична.

Вскоре у Антонины приключилось несчастье: видно, перестаралась в плотских утехах с Феодосием, или же вода в их совместной ванне оказалась чересчур тёплой, или то и другое вместе, только у неё открылось кровотечение, и она потеряла будущее дитя. Пролежала пластом весь день - потрясённая и подавленная, никого не желая видеть, даже своего фаворита. А потом объявила, что поедет к мужу на Сицилию - вместе с Феодосием и маленькой Иоанниной. Все пытались её разубедить, говорили, что теперь осень, а не за горами зима, и в такие погоды плыть с ребёнком небезопасно, но она ничего не желала слушать, отвечала твёрдо: к девочке приставим нянек и мамок, те её защитят от простуд. В том числе велела и Македонии, чтобы собиралась в дорогу. Та почтительно поклонилась. А потом сообщила Кифе, остающемуся в столице:

–  Там уж поквитаемся с потаскухой! Выведу её на чистую воду. Расскажу хозяину обо всём, в том числе, почему получился выкидыш.

Как ни уговаривал слуга челядинку, как ни умолял образумиться, женщина твердила упрямо: будь что будет, только под одной крышей мне с гетерой не жить, лучше пусть убьют, чем терпеть позор.

Отвалили от пристани в гавани Кондоскалия в ноябре 535 года и приплыли в Сиракузы ближе к Рождеству. Велисарий встретил их с удивлением, а когда узнал, что ещё не родившийся ребёнок погиб, сильно огорчился. Утверждал, что фортуна отвернулась от него, нет нигде удачи - ни в военном деле, ни дома. Но к весне успокоился, утешаясь играми с маленькой дочерью. Девочка его обожала, обнимала, тискала, целовала в щеку, а однажды прошептала на ушко:

–  Мой любимый папочка! Я тебя люблю много больше мамочки!

Он ворчливо заметил:

–  Этак не годится. Мамочку нельзя не любить.

–  Я её люблю, но тебя сильнее.

–  Отчего же так?

–  Потому что любишь меня больше всех на свете.

–  Это верно.

–  А она больше любит братца Феодосия.

–  Да с чего ты решила, глупая?

–  Без конца с ним воркует и милуется, а когда ты уехал, то купала его в лохани. А меня вот не искупала ни разу.

Поразившись, Лис проговорил:

–  Что, собственноручно купала?

Дочка рассмеялась:

–  Да, собственноручно. Как же можно ещё купать? Захожу и вижу: Феодосий голый в ванне стоит, ну а мамочка заботливо вытирает его простынкой.

Полководец сглотнул:

–  Мама тоже голая?

–  Нет, была в тунике.

–  Очень любопытно.

Понимая, что сама Нино правду не расскажет, Велисарий позвал к себе Македонию. Та заметно дрожала, прятала глаза и всё время на груди теребила край накидки. Бывший её любовник спросил:

–  Ты по-прежнему относишься ко мне хорошо?

Женщина пошла пятнами, молча покивала. Еле слышно произнесла:

–  Как иначе? Вы мой господин, я служу вам столько лет преданно и верно…

–  Вот и говори правду.

–  Так насчёт чего, ваша светлость?

–  А насчёт Антонины и Феодосия.

У служанки повисли слезы на кончиках ресниц. Стиснув в кулаке край накидки, только прошептала:

–  Я не разумею, о чём вы.

–  Как - не разумеешь?

–  Нет, не разумею.

–  Как они себя вели без меня?

–  Да обыкновенно…

–  Отвечай, не бойся.

–  Я и не боюсь. Мне чего бояться?

–  Правда, что она мыла сына в лохани?

Македония уткнулась носом в ладони и склонила голову низко-низко. В голосе у Лиса зазвучала досада:

–  Отвечай же, ну! Что ты там страдаешь?

–  Не могу, не могу, - пробубнила она, продолжая стоять, сильно сгорбившись.

–  Отчего не можешь?

–  Чтоб не огорчать вас. И не поплатиться за правду.

–  Кто ж тебя накажет за правду?

–  И хозяйка, и вы, оба вместе.

–  Обещаю, что не поплатишься.

–  Вы-то обещаете, а она?

–  А она тем более.

–  Нет, боюсь, боюсь.

Он схватил её за руку, чуть пониже запястья, дёрнул, открывая лицо:

–  Я приказываю тебе! Если не расскажешь, хуже будет!

Женщина вздохнула:

–  Да куда уж хуже! Хуже не бывает.
– Отняла от лица и вторую руку, вытерла глаза и ещё раз вздохнула: - Так и быть, скажу. Да простит меня Дева Мария Богородица и Господь Наш Иисус Христос.
– И перекрестилась.
– Да, купала, верно. И сама с ним купалась вместе. И все ночи проводили вдвоём на супружеском - значит, вашем - ложе.
– Пальцы Македонии явственно тряслись.