— Въ самомъ дл? Ха, ха, ха! Онъ очень красивый, серьезный мущина… Но я такъ люблю мужа, грозя на полицеймейстера пальчикомъ, бойко говорила Анна Павловна. — Нтъ, вы мн не говорите подобныхъ вещей!

— Я только къ слову, Анна Павловна. Мужа любить нужно, и Богъ, и законъ это приказываютъ, но мужа хорошаго. А за что мужа любить, если онъ не захочетъ себя избавить отъ наказанія, а жену отъ позора, если онъ не ночуетъ дома, если онъ пьянствуетъ? Такого мужа любить нельзя. Мужъ долженъ доставлять жен и приличное званію одяніе, и развлеченія разныя, не часто, а такъ въ мсяцъ разъ, другой: театръ, благородное собраніе, хорошее знакомство… и прочее тому подобное.

— Да, онъ не любитъ меня, и я не знаю, за что люблю его. Онъ такой умный, такъ хорошо говоритъ, могъ бы, какъ и другіе, доставлять удовольствія жен, если бы любилъ меня, опятъ жалобно говорила она.

— А вотъ вы его испытайте. И если онъ не захочетъ и себ, и вамъ сдлать добра, такъ скажите ему дурака и не любите больше. Что вамъ морить себя? Вы тогда мн скажите, а ужъ я вамъ устрою…

— Благодарю васъ, подавая руку и съ чувствомъ сказала Анна Павловна. — Вы бы съ нимъ сами переговорили, Филаретъ Пупліевичъ, просящимъ голосомъ закончила она, немного помолчавъ.

— Посл васъ, посл васъ поговорю. Вы передадите мн, какъ онъ приметъ разговоръ о Кречетов, а тогда и я поговорю… А теперь, вы меня извините, долженъ васъ покинуть. Очень радъ, коли успокоилъ васъ, милйшая Анна Павловна, но дале оставаться, чтобы вамъ не было скучно, не могу: долгъ службы. Полиція не шутитъ!.. До пріятнаго свиданія, покойнйшей ночи, подавая руку и цлуя ея руку, говорилъ полицеймейстеръ.

Она просила его навщать чаще ее, общала скоро увдомить его о разговор съ мужемъ и поцловала его въ голову. А когда полицеймейстеръ ушелъ, она прошлась по комнат, посмотрлась въ зеркало, улыбнулась и сказала:

— Ахъ, какой добрый Филаретъ Пупліевичъ!..

А Филаретъ Пупліевичъ, тихо идя по улиц, думалъ:- И отъ чего это, я такъ бойко могу разговаривать и съ хорошенькой, молоденькой барынькой, и съ аристократомъ помщикомъ, и съ толстопузымъ плутомъ-хитрецомъ купцомъ, и съ дуракомъ себ-на-ум мужикомъ, а не могу только, какъ слдуетъ, разговаривать съ его превосходительствомъ? Вотъ, сейчасъ, какъ толково и убдительно говорилъ, а у его превосходительства трушу… Дло выгоритъ, наврное, выгоритъ! И антики, и романъ объ нихъ, и все прочее подпустилъ, шельмецъ!.. А его превосходительства трушу…. Никакъ въ «Англіи» огонь? спросилъ онъ самъ себя, проходя мимо лучшаго ресторана въ город. — Зайти разв выпить рюмку очищенной?…

Онъ зашелъ… Въ зал никого не было, и лампа тускло горла. За буфетомъ дремала двушка, дочь хозяина ресторана, чистенько одтая, но уже немолодая и некрасивая.

— А что, если я возьму да поцлую, — испужаетесь? говорилъ полицеймейстеръ, трогая двушку. Двушка, нехотя, встала, хотла звнуть, но, разглядвъ полицеймейстера, — улыбнулась.

— Скажите, Таня, когда мужчина цлуетъ спящую двушку, что ей тогда снится? Чай, сладкій сонъ? А?

— Я не знаю, смясь, отвтила двушка.

— Мн сказать можно: съ полиціей не шутятъ! Налейте-ка мн рюмку очищенной, да бутербродъ приготовьте, знаете, хозяйственный.

— Знаю, Филаретъ Пупліевичъ!

Двушка перерзала пополамъ въ длину пятикопечный хлбъ, намазала щедро об половинки масломъ, наклала на нихъ густо колбасы съ языкомъ и об половинки, поверхъ колбасы съ языкомъ, толсто вымазала горчицей и, не скупясь, посыпала солью. Полицеймейстеръ въ это время тихо прошелъ залу, поводилъ глазами вокругъ нея, прошелъ по билльярдной и, когда спящій, сидя, маркеръ вскочилъ, ласково сказалъ ему:

— Можешь спать, любезный.

— Виноватъ, Филаретъ Пупліевичъ. Публики нтъ, — вздремнулось.

— Это ничего. При публик — чтобы ухо востро было, а безъ публики вздремнуть можно. Съ полиціей не шутятъ! уходя, самодовольно улыбаясь и грозя на маркера пальцемъ, сказалъ полицеймейстеръ.

— Слушаю-съ, Филаретъ Пупліевичъ, серьезно отвтилъ маркеръ.

Возвратясь въ буфетъ, полицеймейстеръ залпомъ выпилъ рюмку водки.

— Это, Таня, по пожарному такъ пьютъ, сказалъ онъ, и началъ есть бутербродъ. Его большіе блые зубы ловко откусывали куски бутерброда, а губы, бойко возясь одна объ другую, утирали и усы, и сами себя отъ прилипавшей къ нимъ горчицы.

— Скучаете, Таня, по театру? Театра нтъ, — и публики нтъ? скучно? спрашивалъ полицеймейстеръ во время ды.

— Да-съ. Безъ театра въ это время гости рдко бываютъ. Не закрываемъ только по положенію, отвтила двушка.

— Такъ, такъ. Положеніе соблюдать слдуетъ, — съ полиціей не шутятъ!.. А теперь пропустимъ по вашему, по купечески, и, когда двушка налила вторую рюмку, онъ выпилъ ее медленно, закрывъ глаза и искрививъ лицо. Двушка улыбалась.

— А что, Таня, инженеры по старому хорошо поддерживаютъ торговлю? додая бутербродъ, спрашивалъ полицеймейстеръ.