Мужчины и Софья Михайловна улыбались, а Катерина Дмитріевна, недоумвая, смотрла вопросительно на ихъ улыбку.

— О, да! О, да! Я тоже слышалъ, о, да!

— Это скандалъ! сухо сказалъ Лукомскій.

— Если только правда, — да! сказалъ Кожуховъ.

— Я думаю, что все чепуха, сказалъ Кречетовъ. — Просто, наши городскія газеты, по поводу привоза несчастнаго студента, сочинили цлую исторію и при томъ страшно глупую.

— Разв въ институт глазъ не было у классныхъ дамъ? сказала Софья Михайловна. — Ей и всмъ гостямъ уже былъ извстенъ разговоръ дамы съ членомъ губернскаго по крестьянскимъ дламъ присутствія.

— Я и самъ такъ думалъ, продолжалъ Рымнинъ, — спрашивая Онуфрія Емельяновича, откуда онъ все сіе выдумалъ? Можетъ приснилось? Нтъ, говоритъ, въ газетахъ есть, жандармъ разсказывалъ, который привезъ студента, да и Агрипина Анатольевна получила изъ Питера письмо, въ которомъ все сіе наиподробнйше росписано…. Посмотрлъ въ газеты. Ничего нтъ, а есть коротенькая замтка, что въ какомъ-то пансіон ученицы собирались нанести обиду дйствіемъ классной дам за строгое обращеніе съ ними…. Однако, Онуфрія Емельяновича насилу удалось уговорить не здить въ Питеръ и дождаться предводителя, который, наврное, привезетъ подробности этой исторіи, если только въ ней есть правда…. Отъ студентовъ все можетъ статься, говоритъ.

— О, да! О, да! со стороны Орцкаго.

— Можетъ быть, частица правды и есть, сказалъ Кожуховъ. — Одинъ, два случая, а у насъ уже превратили въ множество.

— Слухи изъ ничего не бываютъ, сказалъ Лукомскій.

— О, да! О, да! Есть возможность допустить, о, да! сказалъ Орцкій.

— Въ мое время въ московскомъ университет бывали недоразумнія, безпорядки даже, но они касались, такъ сказать, внутренняго быта студентовъ, или столкновеній съ полиціей за излишнія хлопанья въ театр, сказалъ Львовъ.

— О, да! О, да! со стороны Орцкаго.

— Въ московскомъ, но не въ петербургскомъ, сказалъ Лукомсвій.

— Типъ Волохова и Базарова схваченъ врно, замтилъ Кожуховъ.

— О, да! О, да!

— Всякая каррикатура врна дйствительности, началъ, ероша волосы, Кречетовъ. — Во вс времена студентъ былъ студентомъ: увлекался хорошимъ, старался будить сонное общество противъ насилія, но самъ насилія никогда не длалъ! Бросали моченыя яблоки плохому актеру, шикали дурному профессору — самое большее; но чтобы длали подкопы, — не врю и не поврю никогда!

— Да, и мн не врится, сказалъ Рымнинъ.

— А въ какомъ университет кончилъ курсъ Волоховъ? смясь, спросила Софья Михайловна.

— О, да! О, да!

— Наврно не знаю, но полагаю, что онъ съ перваго курса петербургскаго, смясь, сказалъ Кожуховъ.

— Скоре, онъ и гимназію не кончилъ, сказалъ серьезно Лукомскій.

— А я думаю, что онъ началъ и кончилъ курсъ въ поэтической фантазіи Гончарова, сказалъ Кречетовъ, вставая и прощаясь съ хозяевами.

Вс послдовали его примру, и скоро въ зал остались только хозяева…. Рымнинъ передалъ въ спальн жен подробне исторію съ институтками. Оказалась громадная разница между тмъ, что слышала Софья Михайловна отъ Агапіи Симфоріоновны, и тмъ, что услышала она отъ мужа. Въ разсказ Рымнина институтки, судя по найденнымъ дневникамъ ихъ, собирались, вмст съ студентами, отравить Каткова и перевернуть всю Россію вверхъ дномъ…. Чета Рымниныхъ долго разговаривала въ спальн объ этой исторіи….

Ихъ дочь тоже не скоро заснула. Она думала о томъ, какіе это студенты смлые. — Захотятъ, и подкопъ сдлаютъ!.. Только для чего это гражданскій бракъ? Если они любили институтокъ, такъ могли бы обвнчаться? А можетъ, имъ не позволяли?… Да, они очень смлые…. А можетъ, и это все враки?… И Кречетовъ говоритъ, что враки. А какой славный Кречетовъ! Высокій, смлый, только некрасивый, чего-то все сердится… Вотъ Львовъ такъ очень хорошенькій и добрый… Какъ онъ хорошо поетъ!.. «Ты для меня — что солнце юга….» А хорошо, должно быть, когда такъ любятъ!.. «Тепло и свтъ — въ теб одной….» Въ любви должно быть равенство, говорилъ Лукомскій…. Да, это правда! Мама не любитъ папа, она только уважаетъ его. Онъ старикъ, а мама молода, она и не любитъ его…. Бдный папа!.. Но какъ же быть равенству, когда мужчины такъ много знаютъ, а мы такъ мало? И особенно я такая глупая…

И долго, долго, лежа на кровати, въ полутемной спальн, думала двушка о словахъ Луконскаго, но и сонъ ея былъ тревоженъ, и во сн мысли Лукомскаго о равенств полномъ въ семь, въ брак, волновали ее….

Едва полицеймейстеръ постучался въ дверь квартиры пристава мироваго създа Ахнева, какъ почти тотчасъ же за дверью раздался сильный топотъ. Полицеймейстеръ, думая, что это спшитъ прислуга отворить дверь, пересталъ стучать и сталъ противъ дверей. Но едва онъ сдлалъ это, какъ дверь быстро отворилась, и молодой мужчина, въ фуражк съ кокардой и въ пальто, стремглавъ выскочилъ на улицу и такъ сильно всею своею массою столкнулся съ полицеймейстеромъ, что послдній далеко отлетлъ въ сторону и едва удержался на ногахъ. Онъ уже хотлъ было начать кричать «караулъ!», но, вспомнивъ о свистк въ карман, торопливо вынулъ его и засвисталъ въ него пронзительно и долго. Онъ пересталъ только тогда свистать, когда немного успокоился, а успокоился онъ тогда, когда прибжавшій будочникъ крикнулъ надъ самымъ ухомъ полицеймейстера:- Чего изволите, ваше благородіе? Полицеймейстеръ осмотрлся кругомъ. Виновника толчка и слдъ простылъ, и только отворенная дверь въ квартиру Ахнева какъ бы указывала на нить въ его открытію.

— Ступай туда, указывая на домъ, сказалъ полицеймейстеръ, — и скажи, что я желаю видть пристава.

— Слушаю-съ, ваше благородіе, отвтилъ будочникъ, направляясь въ дверь.

— Кажись, это онъ самъ убжалъ, какъ очумлый? думалъ полицеймейстеръ, по уход городоваго. Ночь свтлая, за сто шаговъ узнать можно, но онъ, проклятый, выскочилъ какъ оглашенный и прямо въ грудь…. А, сто чертей, теб лшему…. Ажъ искры изъ глазъ посыпались!.. Но мелькомъ замтилъ, что, какъ будто, онъ…. Чувствую боль въ груди, проклятый!.. Но куда его чертъ несъ, какъ угорлаго?….