— А, вдомости! Въ какомъ трактер есть вдомости? не знаю. Господа здятъ за рку шарманку слушать, можетъ тамъ я вдомости есть.

— А далеко это будетъ?

— Сказано за ркой, икнувши и еще боле сипло, отвтилъ будочникъ.

— А сколько извощику нужно заплатить, если туда дохать?

— Два двугривенныхъ.

— Покорнйше васъ благодарю, повернувшись сказалъ Могутовъ.

— Баринъ! Ваше благородіе! догоняя Могутова, кричалъ будочникъ. — Вы, ваше благородіе, боле двугривеннаго извощику не давайте: боле не слдуетъ…. А мн, ваше благородіе, пятачокъ на водочку одолжите…. Вчера, гршнымъ дломъ, выпилъ, а нон голова дуже трещитъ, а похмлиться нечмъ Не откажите, ваше благородіе!

— Причина уважительная, это все равно, что на лекарство вамъ. Извольте, подавая пятакъ, сказалъ Могутовъ.

— Извощикъ! закричалъ будочникъ во все свое осипшее горло. Покорнйше благодаримъ. Извощикъ! Это точно: одинаково, какъ на лекарство. Покорнйше благодарю. Извощикъ!

Въ нимъ подъхало трое извощиковъ, перегоняя другъ друга, ругаясь и хлеща лошадей.

— Какъ зовутъ? строго спросилъ у перваго извощика будочникъ.

— Меня-то? отвчалъ передній извощикъ.

— Не батьку твоего лысаго, съ матерью дурою, а тебя! грозно сказалъ будочникъ.

— Феногеномъ.

— А номеръ какой?

— Номеръ? Номеръ сорокъ семь.

— Такъ ты вотъ слушай, сорокъ семь! Ты, сорокъ семь, свезешь барина въ трактиръ за рку, въ новую ресторацію. Да свезешь хорошенько! Потому — приставъ приказалъ! И приказалъ теб, сорокъ семь, боле двугривеннаго не брать. Слышишь? Баринъ тутъ внов, такъ чтобы обиды ни Боже мой! Приставъ приказалъ!

— Ладно, ладно, солдатское твово благородіе, трогая лошадь, отвтилъ извощикъ.

Трактиръ, въ который пріхалъ Могутовъ, былъ новеньмій, нсколько недль назадъ открытый для публики, и потому не усплъ еще принять той сальности и помятости, которыми такъ богаты трактиры всхъ русскихъ городовъ, не исключая Петербурга и особенно Москвы. Большая зала, чистая, хорошо освщенная керосиновой люстрой у потолка, чистыя блыя скатерти на столахъ, диваны безъ грязныхъ пятенъ и неровностей отъ сиднья, цвты на окнахъ не полузавялые; по средин одной изъ стнъ залы стоялъ огромный органъ, а чрезъ арку у противоположной стны былъ виднъ большой буфетный шкафъ и буфетный столъ, на которомъ и въ которомъ было много блеска отъ графиновъ, бутылокъ, вазъ и т. п.,- таковъ былъ трактиръ. Въ большой зал было почти пусто. За однимъ столомъ сидлъ низенькій, худенькій, съ сдыми усами и головой, отставной, судя по костюму, полковникъ. Онъ внимательно читалъ «Московскія Вдомости», держа ихъ огромный листъ за края, такъ что худыя руки полковника были перпендикулярны къ туловищу, а самъ онъ походилъ на т шесты на огородахъ, на которыхъ старый солдатскій мундиръ пугаетъ воробьевъ, замняя для нихъ настоящаго человка; передъ нимъ стоялъ холодный, едва начатый, стаканъ чаю, и, судя по этому, а также и потому, что онъ сурово и сердито посматривалъ на органъ, когда барабанъ органа громко стучалъ, можно было заключить, что не чай и не органъ, а внимательно читаемыя имъ «Московскія Вдомости» заставили его пожаловать въ трактиръ. На другомъ конц залы за столомъ сидло двое мужчинъ. Одинъ — боле средняго роста, съ продолговатымъ худымъ лицомъ, небольшими впалыми глазами, закрытыми выпуклыми синими очками, съ маленькой жиденькой бородкой и съ угреватымъ высокимъ лбомъ; другой — немного ниже ростомъ, съ округленнымъ лицомъ, съ живыми небольшими глазами, бритый и робко, и часто посматривающій по сторонамъ. Передъ ними на стол стояли графинъ съ водкой, нсколько бутылокъ пива и закуска на двухъ тарелкахъ.

Могутовъ услся за столъ, одинаково удаленный отъ обоихъ занятыхъ столовъ, и, когда человкъ подалъ ему «Петербургскія Вдомости» и порцію чаю, внимательно началъ читать газету и медленно пить чай. Двое мужчинъ за столомъ разговаривали громко и постоянно приказывали человку ставить новые валы и «пущать машину». Органъ игралъ правильно, тонъ его былъ мягкій, и въ зал былъ хорошій резонансъ.

Почти вслдъ за Могутовымъ, въ залу вошелъ новый поститель, молодой, лтъ двадцати шести мужчина, брюнетъ, съ. красивымъ лицомъ и большими прищуренными глазами. Он вошелъ развязно, немного пошатываясь, и, осмотрвъ залу, прямо направился къ столу, за которымъ сидло двое.

— Наше-съ вамъ, протягивая руку угреватому, заговорилъ онъ громко. Какъ я радъ, что васъ тутъ встртилъ. Я, знаете, зашелъ въ «Англію», пропустилъ, оживился и въ положеніе общественное вошелъ, а въ «Англіи», не то-что пріятелей, а образа человческаго нтъ. Я Таню не то что за образъ человческій, а даже за образъ женскій не считаю!.. Потянуло сюда музыку слушать. Правду говоря, не музыку слушать, а голову затуманить потянуло…. У меня, дорогой Викторъ Александровичъ, — онъ слъ за столъ, — голова дурацкая въ отношеніи загула! Скверная и въ другихъ отношеніяхъ, но въ отношеніи загула особливо скверная. Подавай ей компанію для этого, а такъ, значитъ, одна, по аглицки, въ уединенности, этого она никакъ не можетъ…. Примайте меня въ компанію!.. Судя по сему и по этому, указывая на графинъ и бутылки, говорилъ онъ все боле и боле громко и развязно, — вы тоже голову успокоить захотли? Ну, и давайте будемъ вмст кутить! А? Примете въ компанію?

— Садись, братъ, отвчалъ угреватый сильно въ носъ. Можно успокоеніе совмстно произвести. Мы уже малость въ успокоеніи обртаемся.

— И больше можемъ погрузиться въ оное, добавилъ круглолицый. — Душа человкъ, — Викторъ Александровичъ! подвигаясь къ угреватому и хлопая его по плечу, говорилъ красивый. А тебя, Филиппъ Федоровичъ, я хотя и мало знаю, но уважаю, потому вы оба люди образованные…. Перехавшій — профессоръ и музыку понимаетъ, а ты, Пантюхинъ, ты, братъ, — помщикъ! Настоящій помщикъ! Потому ты, братъ, гордый, какъ лордъ, и никого звать не хочешь, какъ самъ князь Король-Кречетовъ, чтобъ ему ни дна, ни покрышки!.. Выпьемъ, братцы!.. За ваше здоровье! наливая рюмки и поднявъ высоко одну, крикнулъ онъ.

Полковникъ сурово посмотрлъ на пирующихъ; посматривалъ на нихъ и Могутовъ, когда, отрывая лицо отъ газеты, пилъ чай.

— Выпить всегда можно, если не душа, а голова того требуетъ…. Ты за наше, а мы за твое…. Пьемъ, други моя! громко и сильно въ носъ говорилъ угреватый, онъ-же Перехавшій.

— Только нужно потише, потише, друзья, а то свободу другихъ нарушаемъ…. не будемъ мшать…. Можетъ люди почитать хотятъ…. захлебывая слова и тихо говорилъ Пантюхинъ, замтивъ суровое посматриваніе полковника.

— Они читать хотятъ, а мы пить и разговаривать хотимъ, говорилъ красивый, когда вся компанія опорожнила рюмки и начала часто прихлебывать пиво.

— Дльно! одобрилъ Перехавшій.

— Это, друзья, выходитъ насиліе, а свобода — первая вещь, потому ты, Ахневъ, самъ сказалъ, что я — гордый лордъ, а британскій лордъ свободой гордъ! противорча самому себ, громко закончилъ Пантюхинъ.

— Браво! Врно! Врно и браво! Я люблю свободу и…. піано и адажіо. Будемъ піано и адажіо, не будемъ мшать читать ерунду…. Теперь, Ахневъ, газетъ читать не стоитъ, потому газеты — ерунда…. Бисмаркъ-те, Наполеонъ-те, Папа-те, Бейстъ-те — вотъ-те и газета…. Народы молчатъ, ну и пошли въ ходъ разные «те», а на этихъ «те»-наплевать…. Пускай машину, Гугенотъ! не очень громко въ начал, но уже сильно громко въ конц, сказалъ Перехавшій.