— Здравствуй, Мавръ Захаровичъ! — встртилъ полицеймейстеръ гостя, подавая ему руку. — Какой такой случай заставилъ тебя съ этакимъ грузнымъ тломъ тащиться ко мн? — ударяя лвою рукой по животу гостя и усаживая его въ кресло, спросилъ онъ потомъ.

— Здравствуйте и вамъ, — садясь и утирая платкомъ лицо, сиплымъ голосомъ сказалъ Мавръ Захарьевичъ Бибиковъ, лучшій каретникъ и 2-й гильдіи купецъ города С-нска. — Нужда, Филаретъ Пупліевичъ, заставила….

— Что такъ? Кто тебя обидть посмлъ? Неужели хозяйка плохо обдать стала давать?

— Экъ, Филаретъ Пупліевичъ, великъ мастеръ шутить!.. А похудаешь, ей-ей похудаешь!.. Ажно въ потъ бросаетъ! — утирая платкомъ лицо, говорилъ Бибиковъ.

— Ну, ты, того… отдыхай или отдыхни, какъ тамъ по-вашему, а я тмъ временемъ въ полицію схожу. Жрать-то, чай, хочешь?

— Пожрамши, Филаретъ Пупліевичъ. Благодарствуй. Испить бы — испилъ.

— Чаю нту, а водки погоди. Приду слушать немочь твою, такъ, глядя на тебя, можетъ и у меня вкусъ къ очищенной проявится.

Полицеймейстеръ ушелъ. Бибиковъ сидлъ, широко отодвинувъ одну ногу отъ другой и сутуловато держа голову вверхъ, такъ какъ шея у него была очень короткая и голова казалась прямо приставленной къ туловищу, отчего толстый платокъ, исполнявшій роль галстука, покрывалъ собою его затылокъ, а спереди самъ закрывался порядочной длины, рыжеватаго цвта, бородой. Онъ сидлъ покойно и только по временамъ утиралъ платкомъ потъ съ своего жирнаго лица, да очень часто позвывалъ во весь ростъ, причемъ правая рука его длала крестный знакъ, гд заставалъ ее звокъ, и такъ какъ она почти все время лежала на ручк кресла, то и крестила ручку кресла.

А полицеймейстеръ вошелъ въ канцелярію полиціи. Пройдя между столовъ на средину канцеляріи, онъ оглянулся на входную съ улицы дверь, мелькомъ посмотрлъ на стоявшихъ у дверей людей, подошелъ въ одному изъ столовъ канцеляріи и слъ около него на старый клеенчатый стулъ. Какъ сама комната канцеляріи, такъ и ея меблировка были грязны, стары и издавали особенный, чисто полицейскій, запахъ. Среди человкъ пятнадцати, занимающихся у столовъ, только двое были въ полицейскихъ мундирахъ, а остальные — въ самыхъ разнообразныхъ штатскихъ; физіономіи у всхъ были некрасивыя, большинство — люди старые, съ неправильными толстыми носами, небритые и, вообще, очень гармонирующіе съ грязью, оборванностію и запахомъ канцеляріи. Среди этой атмосферы, этой обстановки, этихъ лицъ, чисто одтый полицеймейстеръ, съ довольнымъ, гладко-выбритымъ лицомъ, былъ „словно горлица блая промежду сизыхъ, простыхъ голубей“; но налитыя темною кровью жилки на выпуклостяхъ его щекъ давали знать, что и онъ часто дышетъ этою атмосферой, живетъ отчасти жизнію этихъ людей.

Когда полицеймейстеръ слъ, къ нему подошелъ одинъ изъ полицейскихъ въ мундир.

— Что за люди? — спросилъ у него полицеймейстеръ, кивнувъ головой по направленію къ входной двери.

— Сапожникъ, Петръ Родіоновъ, арестованъ приставомъ первой части за драку на улиц и побои собственной его жены. Составленъ актъ для препровожденія къ мировому судь,- отрапортовалъ полицейскій.

— Петръ Родіоновъ! — громко крикнулъ полицеймейстеръ.

Къ столу подошелъ плотный, средняго роста, мужчина, съ довольно красивымъ, но сильно обрюзглымъ лицомъ, съ синякомъ подъ однимъ глазомъ и съ серьгою въ одномъ ух; онъ былъ не бритъ нсколько дней и одтъ въ старый и грязный костюмъ городскаго мщанина или ремесленника. Съ нимъ вмст къ столу подошла женщина лтъ двадцати, когда-то недурная съ лица, съ задумчивыми и почти безъ блеска глазами, съ тонкимъ, правильнымъ носомъ и длинными блыми зубами во рту, тонкія губы котораго были постоянно приподняты; одта она была въ городской костюмъ торговокъ, кухарокъ и т. д.

Подойдя къ столу, женщина упала на колни у ногъ полицеймейстера, обхватила ихъ руками и громко начала голосить; а мужчина, низко кланяясь, сипло, негромко и неразборчиво говорилъ:

— Виноватъ, простите, ваше высокоблагородіе…. Жена и дти… Не разорите, виноватъ.

— Смирно!.. Стать на ноги! — громко и внушительно сказалъ полицеймейстеръ.

Женщина встала и продолжала тихо всхлипывать, а мужчина замолчалъ и съ самой безсмысленною миной смотрлъ на полицеймейстера.

— Какъ это теб не стыдно, Петръ, драться на улнц, шумть, буянить? Да и съ кмъ драться? — съ собственной женой! Богъ веллъ жену любить и беречь, а ты бьешь ее. Нехорошо, стыдно! — говорилъ наставительно и съ чувствомъ полицеймейстеръ.

— Грхъ попуталъ…. Пьянъ былъ…. Виноватъ, простите, — съ тою же миной говорилъ Петръ Родіоновъ, а жена его хотла опять повалиться въ ноги.

— Не длать! — громко сказалъ полицеймейстеръ. — Препроводимъ актъ къ мировому судь,- ну, Петръ и просидитъ дв недли въ арестантской…. Теперь самое рабочее время, праздники подходятъ, каждый себ новую обувь торопится заказать, а Петръ — хорошій сапожникъ, а Петръ — въ арестантской, а жена и дти къ праздникамъ безъ денегъ… Стыдно, Петръ!

— Простите, ваше благородіе!.. Не разорите! — боле громко сказалъ Петръ и заморгалъ вками.

— Прости его, отецъ-благодтель! Дай, какъ люди, праздничекъ Господень провести. Пущай бы онъ дрался, а то я его въ кабакъ не пущала, онъ только пхалъ меня въ грудь, — въ горницу, значитъ, посылалъ, — плача, говорила женщина.

— Будешь еще разъ драться на улиц? — спросилъ, помолчавъ, полицеймейстеръ.

— Не буду! Въ жисть свою въ первой и послдній! — громко и оживляясь сказалъ Петръ.

— Ну, смотри! Полиція не шутитъ, — грозя пальцемъ, внушительно сказалъ полицеймейстеръ.

— Покорнйше благодаритъ, ваше благородіе! По гробъ жизни помнить будемъ! Праздники встртимъ по-людски! — говорили Родіоновы и торопливо отходили отъ стола.

— Зайдешь ко мн, тамъ жена дастъ работу, — сказалъ имъ вслдъ полицеймейстеръ.

— Слушаю-съ, — чеша въ затылк и вздыхая, тихо отвчалъ Петръ.

— Кто еще? — обратился полицеймейстеръ къ полицейскому.

— Мщанинъ города К-наго, Гавріилъ Тихоновъ, пойманъ приставомъ второй части съ уворованнымъ имъ лоткомъ съ бубликами солдатской жены, торговки города, Секлетеи Васильевой. Составленъ актъ для препровожденія къ мировому судь,- отрапортовалъ полицейскій.

— Гавріилъ Тихоновъ! — крикнулъ полицеймейстеръ.