— Разв я вамъ предлагалъ бдность?

Странная улыбка скользнула по губамъ графини Вронской,

— Вы мн предлагали 60 или 80 тысячъ франковъ дохода, а графъ Вронскiй предлагалъ мн въ 15 разъ боле! Эта переспектива мн вскружила голову. Я была безумна, я думала, что съ деньгами можно все купить, даже счастье… Очень скоро, увы, я увидла свою ошибку… непоправимую…

Она говорила долго о разочарованіяхъ и пустот того существованія, которое ее вначал ослпило, какъ мало-по-малу восхищеніе богатствомъ и тмъ, что оно даетъ стало казаться ей пустымъ и какъ часто, въ часы сосредототоченнаго размышленія, она принималась сожалть даже о прежней бдности.

Мишель совсмъ не думалъ ее перебивать, онъ едва ее слушалъ или врне онъ слушалъ ея пвучій, притягивающій голосъ, не стараясь вникать въ смыслъ произносимыхъ ею словъ. Къ тому же она не говорила ничего такого, чего бы онъ уже не угадалъ заране, — условныя, неискреннія банальности; и онъ зналъ, что и въ этотъ разъ, если голосъ Фаустины становился задушевнымъ, а ея лицо такимъ трогательнымъ, то только потому, что она сама увлекалась совершенствомъ, съ какимъ играла свою роль, но онъ испытывалъ мучительное наслажденіе дать убаюкивать себя этому лживому, но очаровательному голосу.

Однако черезъ нсколько минуть у него вырвался усталый жестъ.

— Къ чему тревожить тни? — сказалъ онъ. — Достаточно одного слова; вы меня не любили.

— Выслушайте меня, Мишель. Вы были единственнымъ человкомъ, котораго я когда либо любила… но я не сознавала. Я не понимала… нтъ…

— А я васъ такъ высоко ставилъ! — прошепталъ онъ, не отвчая непосредственно на ея слова. — Ни одна женщина въ моихъ глазахъ, въ моемъ сердц не могла сравниться съ вами. Я себя считалъ недостойнымъ васъ, и вся моя жизнь была бы употреблена на то, чтобы заслужить вашу любовь… Вы были самая прекрасная, самая чистая и лучшая, я молился на васъ.

Графиня Вронская покачала головой.

— Вы меня обожали, — сказала она, — любили ли вы меня? Вы любили женщину, имвшую мои черты лица. Вы любили во мн вашу идею. Ахъ! зачмъ говорятъ, что любовь слпа? Она, напротивъ, проницательна, настоящая любовь! Недостатки характера, даже пороки видитъ она и гораздо лучше, чмъ бы ихъ увидли дружба или равнодушіе, настолько ея созерцаніе страстно; но она любитъ, не взирая на несовершенство, любитъ, пожалуй, ради него, потому что любитъ личность, а не отвлеченность, нчто сверхчувственное; недостатки же составляютъ часть личности, неотдлимы отъ опредленнаго образа жизни и мыслей, придаютъ ему отличающій его обликъ, наравн съ самыми удивительными качествами. Къ тому же можетъ быть — какъ парадоксально это ни кажется — любятъ дйствительно только тогда, когда, такъ сказать, удивляются своей любви, спрашивая себя: „но почему она?“… „почему онъ?…“ и не находя на этотъ вопросъ отвта, кром отвта избалованныхъ женщинъ или дтей: „потому что такъ!“ Вы меня никогда такъ не любили. Вы слишкомъ ясно сознавали это „почему“ вашей любви или, врне, вы его очень искусно изобрли. Затмъ, вы поняли ваше заблужденіе, и любовь исчезла вмст съ этимъ великолпнымъ, удовлетворявшимъ васъ объясненіемъ вашего увлеченія… Вы любили ангела, идеалъ, фею, и мн, право, кажется, что вы презираете женщину; право, такъ!

Она опять замолчала, и волна еще громче пла въ ушахъ Мишеля. Рыбачьи лодки возвращались со свжей морской рыбой, видно было, какъ скользили блые паруса въ кругу свта, затмъ терялись въ полос тьмы, чтобы вновь появиться дальше въ дрожащемъ свт фонаря, вблизи порта.

Съ закрытымъ руками лицомъ, Треморъ, казалось, не слушалъ графиню.

Наступило тягостное молчаніе; наконецъ она спросила:

— Врно ли то, что мн говорили? Вы женитесь?

— Это врно, — отвтилъ онъ, не подымая лица.

— На американк?

— На моей кузин, миссъ Севернъ-Джексонъ.

— А! Я не знала, что у васъ есть кузина изъ Америки, — замтила молодая женщина съ легкимъ оттнкомъ насмшки. — Поздравляю васъ. Несомннно выгодно!

Онъ взглянулъ на нее почти жестко.

— Если вы намекаете на денежную выгоду, — сказалъ онъ, — ваша насмшка несправедлива. У миссъ Севернъ нтъ ничего.

Фаустина опустила глаза.

— Тогда, — сказала она, оставляя наступательный тонъ, который было приняла, и говоря съ глубокой грустью, — это она, наконецъ, ангелъ, фея?… и вы ее пылко любите?

Мишель такъ неожиданно повернулся къ молодой женщин, что она вздрогнула.

— Это обыкновенная молодая двушка, — сказалъ онъ, — и я ее не люблю; я женюсь, потому что я чувствую отвращеніе къ одиночеству и потому, что хотлъ бы имть семью, потому что я усталь отъ путешествій и хотлъ бы привязаться къ какому нибудь уголку земли, потому что я разбилъ свою жизнь и хотлъ бы попытаться возстановить ее на новомъ основаніи. Вотъ и все! Ахъ! Вы думаете, что для меня могутъ еще существовать ангелы и феи!

Гнвъ, поднявшійся минуту тому назадъ, вновь охватилъ Мишеля, боле раздраженный, боле сильный.

Въ то время, какъ Фаустина, безмолвная, слушала его, онъ вдругъ схватилъ ея об руки и произнесъ тихимъ голосомъ, страстное дрожаніе котораго онъ не былъ въ состояніи сдержать:

— Но вы, значитъ, никогда не понимали, до какой степени я васъ любилъ. Ахъ! Какъ я васъ любилъ! Какъ все мое существо вамъ принадлежало, какъ вы однимъ словомъ, однимъ взглядомъ, однимъ дыханіемъ, могли мною располагать; какъ мн хотелось унести васъ возможно дальше, жить только для васъ одной и быть увреннымъ, что вы будете жить только для меня; какъ я бывалъ ревнивъ, въ какое я приходилъ иногда отчаяніе и какъ я былъ глубоко правъ въ этомъ!… А я былъ рожденъ, чтобы любить такъ безумно, исключительно, страстно, но также и свято, и на всю жизнь, клянусь вамъ!… Тогда-то вы убили въ моемъ сердц любовь или вы ее настолько унизили, что я боле не люблю, никогда боле не буду любить.