Шрифт:
Он хлестнул старика по спине, что и послужило сигналом для его ватажников. На конях они рассыпались по равнине и стали рубить и колоть пермяков.
Стефан и прижавшаяся к нему Акку с ужасом смотрели на все происходящее внизу. Вот разбойники покончили с безоружными людьми и стали обдирать с елей шкурки соболей и песцов и золотые пластинки. Особенно отличался один из них, гибкий, стройный юноша. Он-то и привязал Пама к дереву, сорвал с него шубу, что-то кричал, затем несколько раз ударил по лицу. По груди Пама полилась из носа кровь. Акку вскрикнула и бросилась вниз. Стефан не успел ухватить её за полу шубки.
«Куда? Зачем? Разве спасешь теперь Пама?! Белая Лебедь, они надругаются над тобой… А потом убьют. Что же делать? Они требуют, чтобы Пам указал им местонахождение золотого идола. Будь проклято это золото!»
Стефан забежал в землянку, вытащил лук и стрелы. Как долго не брал он его в руки, а раньше был хороший стрелок - в обители Святой Троицы учились монахи и воинскому делу…
Стефан потрогал тетиву - она издала мелодичный звук - и приложил к ней стрелу.
Пам, прикрученный к дереву, поднял голову и, увидев бегущую к нему внучку, закричал:
– Не приближайся, Акку. Они убьют тебя!
– Где Золотая Баба?!
– визжал над его ухом Авгул.
– Говори, старик!
Пам молчал. Авгул навалил под ноги старика хворост и хотел поднести к нему факел, но вдруг свалился навзничь, пронзенный стрелой. Каракеш взвыл, будто эта стрела воткнулась ему в грудь, вытянул вперед руку, указывая на гору за Священной Елью:
– Человек в белом! Он убил моего сына Авгула.
Несколько всадников помчались на гору. Но вдруг произошло нечто, обескуражившее ордынцев. С высокой горы, блеснув на солнце яркими искрами, перевернувшись несколько раз в воздухе, рухнула Золотая Баба и скрылась в глубоких мрачных водах озера. Пам ахнул и вдруг затрясся в нервическом смехе. Каракеш, кипя негодованием, размозжил голову старика кистенем, а потерявшую сознание Акку бросил поперек седла впереди себя.
Вскоре вернулись всадники, заявив, что человек в белом исчез. Каракеш отхлестал их камчой, приказал тело Авгула положить в повозку и дал знак трогаться в обратный путь, утешаясь тем, что вместо Золотой Бабы он привезет в Сарай златокудрую внучку Пама.,.
Авгула похоронили на берегу Пьяны-реки. Глядя на могильный курган, Каракеш подумал: «А может, судьба права, что распорядилась так твоею жизнью, мой сын. Будь ты жив, не довезти бы мне Мамаю Белого Лебедя в девственной чистоте и непорочности…»
Глава 11 . ВОЛКИ
Как только лег снег и подморозило, отправились дорогу на трех санях. Первые были гружены глиняными расписными горшками, под ними лежали забросанные соломой боевые доспехи: кольчуги, шлемы, топоры, мечи, кистени, луки, колчаны со стрелами. Стояло несколько корчаг с вином и медом, хлебы. На двух других санях разместились люди в длинных иноческих ризах, в черных клобуках, но под дерюжными рубахами надеты были панцири и пояса, на которых висели ножи.
Выехали ночью, чтоб никто не видел, через Константиново-Еленинские ворота. Москва спала. Завернувшись в тулупы, которыми обычно укрываются в пути смерды, дремали во вторых санях князья Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, боярин Михаил Бренк, в таких же иноческих одеждах, как и остальные. Рядом сидели Александр Пересвет и Яков Ослябя, широкоплечий скуластый юноша. Он правил лошадьми.
На третьих санях обязанности возницы исполнял дружинник князя Владимира Серпуховского Игнатий Стырь, веселый, улыбчивый. Еще четверо «монахов» - дюжие молодцы, испытанные в битвах, сражавшиеся на поле брани бок о бок с великим князем, каждый стоивший десятка воинов, - вповалку дружно беззаботно храпели.
Оружие взяли на всякий случай: духовные люди были всегда почитаемы на Руси, их не трогали не только простые смерды, но даже разбойники, - что с них возьмешь?.. Глиняные горшки разве, которые они везут на продажу. «А мало ли что?..» - рассудил Боброк Волынец, сбирая в дорогу князей и их неразлучного товарища Михаила Бренка. И для пущей безопасности снарядил в санный обоз кроме Якова еще и дружинников великого князя Дмитрия Ивановича…
В сани запрягли лошадей, которых выбрал сам Боброк с собственной конюшни. Сменные, бежавшие сбоку, были Владимира Серпуховского.
Как только миновали последние разбросанные в беспорядке на окраине Москвы низкие избы ремесленников, сразу же углубились в сосновый бор. Дорогу уже прикатали. Лошади бежали резво, и из-под копыт летела в лицо Якову снежная пудра.
– Дядя Александр, а вправду люди говорят, что наш великий князь одноглазого Бегича зарубил на Воже: развалил мурзу на две половины. А когда меч седло разрубил и в круп лошади вошел, тогда и сломался?
– тихо спросил Яков Пересвета, поглядывая на спящего Дмитрия Ивановича.