— А мы съ Фитюлькинымъ прю заведемъ! сказалъ смясь Ашанинъ, почитывавшій иногда издававшійся въ т годы покойнымъ Погодинымъ Москвитянинъ.

Софья Ивановна не весело закачала головой:

— Бдный мой Сережа!.. Вы говорите, онъ и не догадался?… Чистъ — и простъ! коротко засмялась она, — какъ голубь!.. И совтъ о путешествіи принялъ съ благодарностью? Что же, это хорошо, очень хорошо! Только скоре бы, скоре его отправить!.. Знаете, мой милый, я чмъ боле думаю… я даже очень рада, что князь Ларіонъ прочелъ ему эту, какъ вы говорите, «нотацію.» И вы очень хорошо сдлали, что ему объяснили… Только ужъ теперь ни слова боле! На него насдать не надо! Онъ гордъ и самолюбивъ до крайности… вы ужъ оставьте его совсмъ съ этимъ, пусть онъ самъ… И я, сегодня же, сейчасъ посл обда, узжаю къ себ въ Сашино, — мн къ тому же эта Аглая не посиламъ… Это важничанье, глупость!.. Предоставимъ его себ, его собственному разсудку, вотъ какъ Mentor когда онъ оставилъ Телемака на остров Калипсо, улыбнулась милая женщина;- я такъ думаю, что съ нимъ произойдетъ… какъ это говорится? une r'eaction. Ахъ, еслибъ этотъ не вашъ дурацкій спектакль, я бы его, кажется завтра же въ дорогу снарядила!..

— Однако мн пора, Софья Ивановна, сказалъ, подымаясь, Ашанинъ, — одваться; да и вамъ также… Здсь, вы знаете, къ обду какъ на балъ!..

— У меня моя robe feuille-morte, неизмнно, живо возразила она, — другаго для beaux yeux Аглаи не надну!..

Она встала проводить его…

— Сережа влюбленъ! начала она опять, останавливаясь у дверей;- признаюсь вамъ, я до сихъ поръ помириться съ этой мыслью не могу. Съ каждымъ молодымъ человкомъ это бываетъ, но при его характер… это можетъ быть опасно… очень опасно!.. Мн даже представляется теперь, что, кажется, лучше было бы еслибы онъ…

— На меня походилъ? договорилъ со смхомъ Ашанинъ;- признайтесь, генеральша, что вы именно объ этомъ подумали въ эту минуту?

— Ну, нтъ, полушутливо, полусурьезно отвчала она, — отъ этого Боже сохрани каждаго! Очень ужъ вы безнравственны, мой милый! Только Богъ васъ знаетъ, какъ это вы длаете, что на васъ сердиться нельзя… Сердце-то у васъ золотое, вотъ что! И я вамъ отъ сердца благодарна за вашу дружбу къ Сереж…

— Нтъ, генеральша, комически вздохнулъ неисправимый шалунъ, — я больше за добродтель мою погибаю! И тяжкія наказанія за это несу, очень тяжкія!..

Софья Ивановна взглянула на него:

— Господи, да ужъ не напли ли вы чего гувернантк здшней? внезапно пришла ей эта мысль.

— Вы почемъ знаете? съ удивленіемъ спросилъ онъ.

— Да она тутъ сейчасъ была: Аглая ее ко мн приставила, и она меня устраивала въ этой комнат… Гляжу, а на ней лица нтъ. — Что съ вами, говорю, моя милая, вы, кажется, чмъ-то разстроены? А она — въ слезы, и выбжала вонъ…

— Въ слезы, непременно-съ! закивалъ утвердительно Ашанинъ, — слезъ у нея много! Вотъ еслибъ у меня столько же денегъ было!..

— Ахъ, вы, негодникъ! Да вдь она и не молода ужъ?

— Не молода, Софья Ивановна! повторилъ онъ съ новымъ вздохомъ.

— И даже не очень хороша?

— Даже очень не хороша, Софья Ивановна!

— Никому-то у него пощады нтъ, безсовстный человкъ! Ну, на что она вамъ, несчастная, нужна была?

— А у насъ, видите ли, матери Гамлета не было, и некому кром нея играть. А она уперлась какъ коза: не хочу, да и все тутъ!.. Я собою и пожертвовалъ!..

Софья Ивановна не на шутку разсердилась:

— Подите вы отъ меня съ вашими гадостями! И хороша причина — Гамлетъ! Да еслибы вы этого вздора здсь не затяли, Сереж поводу не было бъ безумствовать!..

— Чему быть тому не миновать, Софья Ивановна, смиренно замтилъ на это Ашанинъ, — не здсь, такъ у васъ, въ Сашин, встртился бы онъ съ княжною.

Она не нашла возраженія на этотъ доводъ.

— А все же вы безстыдникъ! проговорила она еще сердито. Шалунъ отвчалъ ей глубокимъ поклономъ, и побжалъ въ свою комнату. Гундурова онъ уже не засталъ; по словамъ едося, онъ, одвшись, ушелъ въ садъ прогуляться до обда.

Княгиня Аглая Константиновна съ жизнью англійскихъ замковъ была, дйствительно, какъ говорилъ князь Ларіонъ знакома; то есть, въ сущности, она была однажды въ Шипмоунткасл, замк лорда Динмора, въ Кемберленд, куда приглашена была «на восемь дней» [16] съ мужемъ состоявшимъ тогда при Лондонскомъ посольств, года полтора посл своего замужества. Но эти восемь дней, проведенные въ обществ чистокровнйшихъ вискоунтовъ и элегантнйшихъ marchionesses (маркизъ), остались навсегда лучезарнйшимъ воспоминаніемъ ея жизни, и она гордилась имъ боле чмъ всми почестями довлвшими ей впослдствіи, при томъ маленькомъ германскомъ двор, при которомъ князь Михайло Шастуновъ состоялъ представителемъ Россіи… Не на розовомъ лож, сказать кстати, прошло для новобрачной Аглаи пребываніе ея въ Лондон. Князь Михайло, самъ воспитанный въ Англіи, принятый тамъ въ обществ какъ свой, не измнилъ ни своего образа жизни, ни отношеній, женившись противъ воли на россійской двиц Раскаталовой; онъ, на первыхъ же порахъ, предоставилъ ей проводить жизнь какъ ей заблагоразсудится, а самъ проводилъ ее у ногъ одной, тогда весьма извстной, обаятельной умомъ и красотою и эксцентричной лэди, — которая, упомянемъ мимоходомъ, посл двухлтней съ нимъ связи, въ одинъ прекрасный Божій день улетла отъ него въ Италію, вышла тамъ отъ живаго мужа за немолодаго уже, на еще сладкозвучнаго тенора, кинула его черезъ полгода, вступила въ третій бракъ съ однимъ очень красивымъ, но очень глупымъ греческимъ офицеромъ, дала ему плюху на другой же день посл свадьбы за то что онъ лъ оливки руками, бросила и его, и умерла наконецъ отъ побоевъ четвертаго супруга, шейха одного Бедуинскаго племени, заставшаго въ своемъ кочевомъ шатр in criminal conversation съ какимъ то Французомъ, путешествовавшимъ по аравійской степи… Дерзость и насмшки этой сумасбродной, но блестящей женщины, съ которою ревнивая Аглая имла неосторожность гд то сцпиться, оскорбленное самолюбіе, скука одиночества, неудовлетворенная страсть къ красавцу мужу, чуть было совсмъ съ ума не свели ее тогда. Но за то она провела «восемь дней» въ Шипмоунткасл, и во вс эти восемь дней, въ своемъ качеств princess [17] брала, по іерархическимъ обычаямъ англійскаго peerage, шагъ къ обду надо всми тутъ бывшими герцогинями и маркизами, и — что въ ея Раскаталовскихъ понятіяхъ было гораздо для нея лестне — даже надъ женою одного изъ тогдашнихъ англійскихъ министровъ, — «figurez Vous cela, ma ch`ere!» долго еще потомъ удивлялась она, разсказывая объ этомъ пріятельницамъ своимъ на континент… Политическая и культурная Англія ничего не прибавила къ умственному запасу нашей princess'ы; проживъ тамъ боле трехъ лтъ, она трехъ фразъ не могла сложить по англійски; для чего, «когда есть тамъ свой король», собираются еще люди въ какой то парламентъ, значеніе котораго, когда она еще двочкой была, madame Cr'ebillon, воспитательница ея и бонапартистка, объясняла ей такими словами: «un parlement, ma ch`ere amie, — ainsi nomm'e parcequ'on y parle et qu'on y ment,» и какъ этотъ англійскій король позволяетъ этимъ людямъ «болтать и лгать» въ этомъ парламент,- она до конца уяснить себ не могла. Разница между вигами и торіям и, почему лордъ-мэръ «не настоящій лордъ, когда онъ называется лордомъ,» что значитъ «Оранскій домъ,» и «что такого хорошаго въ этомъ Байрон, dont parle toujours Michel,» т. e. ея мужъ, — вс эти хитроплетенныя мудрости такъ и остались для нея на всю жизнь не разобранными гіероглифами. Но за то въ эти незабвенные восемь дней проведенные ею въ Шипмоунткасл Аглая Константиновна постигла высшимъ наитіемъ вс тайны вншняго облика англійской аристократической жизни, уразумла вс порядки богатаго англійскаго дома, отъ drawing room'а (гостинной) и до конюшни, отъ столовой сервировки и до покроя выздныхъ ливрей. Чинный, чопорный, важный складъ этихъ порядковъ, эта широкая, преемственная, величавая обстановка существованія, презрительно относящаяся ко всякой эффектности, но въ которой, отъ стараго слуги и до игорной щетки, все носитъ на себ характеръ какой-то незыблемости и почтенности (respectability), поразили ее своимъ глубокимъ противорчіемъ съ безалаберною, полутатарскою, шероховатою, всегда словно случайною и вчерашнею, русскою роскошью, — тою дикою роскошью среди которой взросла она сама подъ раззолоченными карнизами своего отчаянно икавшаго посл обда «папаши… Въ силу какихъ историческихъ и нравственныхъ условій все это сложилось, и могло держаться тамъ такъ величаво и почтенно, и такъ безтолково и распущенно въ родныхъ палестинахъ — Аглая сообразить была не въ состояніи, да и не думала объ этомъ. Вся сумма ея впечатленій выразилась въ одной мысли: «вотъ какъ должны жить les gens comme nous!..» И съ этой минуты, съ этихъ блаженныхъ «восьми дней» въ Шипмоунткасл, предъ нею выросъ идеалъ: «поставить домъ мой на англійскую ногу.» Каждому свое, сказалъ древній мудрецъ. Кто знаетъ, какъ безъ этого идеала совладала бы Аглая съ муками своей ревности, съ тмъ «d'elaissement,» какъ выражалась она, въ какомъ оставлялъ ее мужъ до того дня, когда почувствовавъ въ груди первые признаки унесшей его два года потомъ болзни, онъ воротился, усмиренный и кающійся, къ семейному очагу, — къ очагу устроенному ею «на англійскую ногу?» Кто знаетъ, отъ какихъ соблазновъ спасали Аглаю глубокомысленныя соображенія о выбор вензеля на новый фарфоровый сервизъ къ столу, или цвта матеріи для заказаннаго въ Лондон кэба? А сколько несказанныхъ утшеній доставляло ей изумленіе и тотъ даже нкоторый терроръ, которые, бывши уже посланницей внушала она пышнымъ устройствомъ своего дома расчетливымъ нмцамъ при которыхъ мужъ ея былъ акредитованъ, и корреспонденціи изъ обитаемаго ею города въ парижскія газеты, въ которыхъ говорилось: «La grande existence, le luxe intelligent de monsieur le prince de Szastounof, ministre! de Russie,» или уже прямо о ней, о томъ что было ей такъ! близко: «La tenue toute anglaise de la maison de madame la princesse de Szastounof,» и т. п….

Въ Сицкомъ, еще до прізда, приняты были ею мры для устройства жизни въ то-же подобіе незабвеннаго Шипмоунткасля. Заказаны были новая каменная ограда и левъ съ гербомъ на воротахъ, знакомые уже нашему читателю. Многочисленная, оплывшая отъ бездйствія въ продолженіе долгаго отсутствія господъ, дворня была заране обмыта, выбрита, острижена, облечена въ безукоризненные черные и ливрейные фраки, обута въ сапоги безъ коблуковъ, — «чтобъ на ходу не стучали,» писала княгиня своему управляющему, — и мягко выступала теперь по коврамъ и паркетамъ, внимательная, степенная и безмолвная… Изъ за-границы ожидались оставленные тамъ всякіе экипажи. Присланнымъ изъ Москвы живописцемъ изготовлена была для большой гостиной копія съ портрета старика князя Шастунова, такъ какъ князь Ларіонъ не соглашался на перенесеніе оригинала изъ своихъ покоевъ, а по понятію Аглаи Константиновны «dans un premier salon надо непремнно un portrait d'anc'etre…» Monsieur Vittorio, главный исполнитель ея распоряженій и мажордомъ, велъ бдительный надзоръ за порученными наемнымъ и дворовымъ мастеровымъ всякими передлками и починками по дому, и ходилъ каждое утро со своими книгами и доносами къ княгин, которая провряла первыя до малйшей копйки, а по вторымъ клала собственноручныя, большею частію строгія, резолюціи… Распредленіе времени «однажды навсегда» велось по хронометру покойнаго князя Михаила Васильевича, который Vittorio приказано было носить въ карман жилета «въ особомъ кожаномъ мшечк,» и по которому поврились черезъ день вс часы дома. Трапезы имли чисто англійскій характеръ: утромъ въ 10 часовъ сервировался первый завтракъ, breakfast — чай, масло, яйца, картофель и холодная говядина; въ 2 часа по-полудни подавали второй завтракъ, luncheon, — врне, цлый обдъ изъ 4 блюдъ, только безъ суда и безъ сладкаго. Обдали въ шесть, «car ces estomacs russes ne pourraient jamais attendre plus longtemps,» разсудила Аглая Константиновна. Между завтраками предоставлялось каждому длать изъ себя что угодно; отъ 3-хъ часовъ до обда предполагались прогулки или поздки «en commun, любоваться на виды,» — время это теперь занято было репетиціями. «Для серьезныхъ людей» подл столовой устроена была readingroom, читальня, гд на большомъ кругломъ стол разложены были Ind'ependance belge и Journal de St. Petersbourg, какія-то выписываемыя по старой памяти, бывшею посланницею Hannovers-nachrichten, и изъ русскихъ Сверная Пчела и Современникъ, «pour ^etre au courant de la litt'erature nationale», покровительственно говорила владлица Сицкаго…