— Trop de coeur, ce gar`eon! сказала она еще разъ, не дождавшись на первый отвтъ отъ своей сосдки.

— Gare l'an'evrisme, ma ch`ere! умряя мягкостью улыбки то что по сущности должно было придтись не по вкусу ея собесдниц, отвтила ей теперь графиня.

Это была въ самомъ дл «очаровательная» женщина…. Въ продолженіи нсколькихъ лтъ она была идоломъ Петербурга въ полномъ значеніи этого слова. Въ ту эпоху замкнутости и нмоты ее вс знали, она была на язык у всхъ, ее воспвали поэты, грезы молодежи полны были ею. Она была царицею, неоспоримою царицей граціи, изящества, моды. Отъ дворцовыхъ вершинъ и до бородача купца, мимо котораго морознымъ яснымъ днемъ мчались ея сани по Невскому Проспекту, все какъ бы чувствовало на себ обаяніе ея прелести, ея власти. «Графиня Воротынцева», произносилось съ особенною улыбкой какъ бы всмъ близкій, всмъ любезный лозунгъ… Разсказы о ней, ея меткія слова доносились до самыхъ глухихъ угловъ города, до далекихъ провинціальныхъ весей и селъ… Ея входа въ ложу ждали бывало въ театр какъ «букета» въ фейерверк, какъ нчто безъ чего ни Bressant съ Louise Mayer въ «Le d'emon de la nuit», ни эта сіяющая Михайловская зала съ ея дипломатами и министрами, съ ея свтскими и иными красавицами, не имли ни для кого ни смысла, ни цны, и слышно проносились сверху до нижнихъ ярусовъ, когда появлялась наконецъ она, шуршанье задвигавшихся рукъ и глухой лязгъ колецъ о бинокли, изо всхъ концовъ подымавшіеся на ту ложу… «Графиня Воротынцева»!..

А между тмъ ее даже нельзя было назвать красавицей, эту не высокую, смугловатую женщину, съ ея приподнятыми какъ у сфинкса на углахъ полустрастными, полунедоврчивыми темными глазами и неправильными чертами Капризнаго лица… но прошло и пройдетъ еще много лтъ пока другой женщин достанутся въ удлъ тотъ успхъ, т дани восторженнаго поклоненія, то торжество очарованія, какія дано было испытать этой блистательной и быстро минувшей жизни… «Сердца неслись къ ея престолу» недаромъ: она была живое существо среди окружавшихъ ее призраковъ и куколъ, и далеко отстоявшая отъ нея толпа угадывала въ этой уносимой свтскимъ вихремъ женщин, и откликалась ей, гордую независимость ея мысли, чувства и длъ…

Годовой трауръ ея по муж недавно истекъ. Она все время его провела въ своемъ Дарьин, въ ста верстахъ отъ Москвы, и въ первый разъ сегодня появлялась въ обществ. Она была одта очень просто, по-утреннему: въ лтнемъ, небленаго холста плать, убранномъ лентами моднаго тогда цвта mauve, и съ такими же лентами на маленькомъ кружевномъ чепц, приколотомъ надъ самою косой.

— Еще разъ, милый князь, говорила она сидвшему по другую ея сторону князю Ларіону, — какъ я рада васъ видть! Когда это вы оставили Петербургъ? Два года тому назадъ?… Два года! повторила она и неуловимое что-то пробжало по ея лицу. — И встрчаемся сегодня здсь, въ тихой пристани, comme deux ermites, ayant rononc'e `a Satan, `a ses pompes et `a ses oeuvres? промолвила она съ невеселымъ смхомъ.

— Мн давно пора, улыбнулся также невесело и князь, но вы…

— Я? Мн тридцать шесть! F, і, fi, c'est fini! Къ тому же тамъ… Я никогда туда не вернусь! поспшила она досказать, какъ бы считая лишнимъ распространяться.

— Не шутя?

Она закачала головой:

— Никогда!

И странно зазвучало въ устахъ ея это восклицаніе. Въ немъ сказывалось какъ будто безповоротное и мучительное «прости» этой исчезающей молодости, и горькая насмшка ея былымъ очарованіямъ, и не изсякнувшая жажда чего-то новаго, иного, еще неизвданнаго ею…

— А все же изъ «тихой пристани» куда-нибудь да сбираетесь искать новыхъ бурь? спросилъ ее участливо и шутливо князь Ларіонъ;- въ какія же страны?

Она повела плечомъ:

— Chi lo sa!.. [39] Во всякомъ случа туда, гд солнце дольше гретъ, и гд дышать легче, примолвила она, освтивъ его горячимъ свтомъ своихъ умныхъ, говорившихъ глазъ.- Et vous milord Walpole? спросила она въ свою очередь, давая ему кличку подъ которой онъ значился въ иныхъ петербургскихъ салонахъ.

Появленіе Лины избавило его отъ скучнаго, чтобы не сказать тяжелаго, для него, отвта… Бдная двушка едва успла оправиться. Благодаря Ольг Елпидифоровн, быстро увлекавшей ее за собою по лстницамъ и корридорамъ, легкій румянецъ вернулся на ея щеки, исчезли слды слезъ…

— Madame la comtesse, voici ma fille que je me fais un honneur de vous pr'esenter! съ паосомъ возгласила княгиня Аглая, которую князь «Лоло», счастливый супругъ княгини Додо, потшалъ до сего какою-то нескончаемою московскою сплетней.

Все поднялось въ гостинной….

Графиня Воротынцева живо обернулась на своемъ кресл, увидала Лину, и также быстро протянула ей об руки.

Лина поспшила къ ней…

— Знаете ли что я васъ уже люблю! говорила ей гостья своимъ обаятельнымъ голосомъ, ласково, почти нжно, глядя ей въ лицо и не выпуская ея рукъ.

— А васъ, графиня, вы знаете, васъ «не любить невозможно*! отвчала благодарно княжна двумя словами изъ извстнаго стихотворенія, вдохновленнаго этою прелестною женщиной, — одного изъ любимыхъ стихотвореній Гундурова.

Графиня весела замигала, продолжая любоваться ею:

— Non vraiment, vous ^etes charmante!.. Садитесь подл меня, — она со свойственною ей живостью откатила свое кресло назадъ и указала ей стулъ подл себя, — поговоримъ!.. И прощу намъ не мшать! замахала она Карнауховымъ, отцу и сыну, направлявшимся къ Лин съ цлью поздравленія со днемъ рожденія, между; тмъ какъ Додо съ мста посылала ей ручкой въ тхъ же цляхъ привтственно-сердечные по намренію, но кисло-печальные по исполненію поцлуи. — Она знаетъ что вы имете ей сказать, и благодаритъ васъ de confiance…..