— Я теб прямо скажу, отвчала стремительно Женни:- я хочу кокетничать сегодня, кокетничать `a mort. Je veux faire des b^etises, на зло, на зло ей!.. Семь бдъ одинъ отвтъ!.. Мн хочется видть Чижевскаго, шепнула она ей на ухо, — пойдемъ, la barischnia!..

— Послушай, сказала, подумавъ Ольга Елпидифоровна, — я пойду съ тобою, но только съ двумя условіями.

— Что такое, говори скорй!

— Вопервыхъ, не надолго…

— Хорошо, хорошо! Дальше?

— Вовторыхъ, ты отъ меня не отойдешь; мы все время будемъ подъ руку.

— Это къ чему? вскрикнула Женни.

— Потому, сказала та, хмуря брови, — потому что я не хочу чтобъ одинъ человкъ говорилъ со мной вдвоемъ…

— Кто такой? Княжна такъ и заходила вся. — Кто такой, говори!

— Ты его не знаешь… Ашанинъ тамъ одинъ… нехотя промямлила Ольга.

— Какъ не знаю! Онъ только у насъ не бываетъ… Ашанинъ, — il est si beau, ma ch`ere!..

— Да… но я… я не хочу…

— Что онъ теб сдлалъ?… Ты врно…

— Ничего не «врно»! Ольга Елпидифоровна вспыхнула вдругъ:- не хочу просто… ну, надолъ…

Женни расхохоталась:

— Богъ тебя знаетъ, какая ты сумасбродица! вскликнула она и, просунувъ руку подъ руку барышни, направилась съ нею къ двери, скользя одною ногой по паркету впередъ, какъ, бы собиралась танцовать.

Анисьевъ такъ и сыпалъ блестками своей изысканной французской рчи, быстро, легко и искусно переходя отъ предмета на предметъ, отъ свжаго петербургскаго анекдота къ лорду Пальмерстону, отъ «интригъ» президента тогдашней французской республики къ «impressions po'etiques», вынесеннымъ имъ изъ прошлогодней венгерской компаніи… Его оживленіе и веселость вызывали не разъ улыбку на устахъ графини Воротынцевой. Сама Лина инд безсознательно усмхалась… Графиня незамтно откатила еще немного свое кресло назадъ:- блестящій флигель-адъютантъ и княжна сидли теперь другъ противъ друга подъ ея наблюдательнымъ взоромъ… Но Анисьевъ самъ все видлъ, все наблюдалъ; чмъ «комплицированне» казалось ему теперь его положеніе, чмъ боле опасался онъ — съ одной стороны, какой-нибудь «компроментантной глупости» отъ «невозможной маменьки», — съ другой, неожиданной выходки отъ княгини Додо, «ругань» которой съ хозяйкою дома онъ отгадывалъ теперь издали по возбужденному выраженію ихъ лицъ, — чмъ, наконецъ, затруднительне для него, посл всего что онъ усплъ узнать утромъ, представлялся ему «подходъ» къ главной цли его стремленій, къ этой нмой и равнодушно глядвшей на него двушк съ ея такими же нмыми для него глазами, — тмъ беззаботне будто и ровнй звучалъ его голосъ, тмъ сдержанне и покойне глядлъ онъ на нее, на свою петербургскую собесдницу.

Онъ разсказывалъ теперь о цыганскихъ оркестрахъ въ Венгріи, яркими красками описывалъ ихъ костюмъ, ихъ бронзовыя лица, ихъ «ext'erieur osseux et bl^eme comme celui d'un fakir de l'Inde»… Онъ былъ въ восторг отъ ихъ чардашей…

Графиня Воротынцева поводила молча своими умными глазами на него, на Лину, на ея мать, къ которой какъ бы на выручку подходилъ въ эту минуту словно изъ земли выросшій, мрачный и въ голубомъ галстук «калабрскій брингантъ», на княгиню Додо, нервно позвывавшую отъ неоостывшей злости и отъ пріятности бесды съ глухимъ генераломъ, потомъ опять на этого блестящаго офицера съ его гладко выстриженною головой, съ его приторно книжною французскою рчью изъ-подъ лоснившихся усовъ… Ей было уже все понятно… Что-то невеселое, какъ бы отъ близкаго и тяжелаго воспоминанія, змилось по угламъ ея губъ…

— Вы еще не знаете Петербурга? неожиданно спросила она Лину, останавливая на ней взглядъ полный какого-то болзненнаго участія:

Лину почему-то будто холодомъ обдало…

— Нтъ, сказала она.

— Такъ вотъ онъ предъ вами! разсмялась графиня, кивнувъ на Анисьева, — dans toute за s'eduisante horreur!

Блестящій воинъ… Онъ засмялся тоже…

— Это по поводу чардаша въ Дебречин пришла вамъ эта мысль, графиня? сказалъ онъ только сквозь этотъ смхъ.

— Oh, `a propos de bottes! отвчала она пожимая плечами.

— И какъ же должна понять княжна этотъ загадочный отзывъ вашъ о Петербург и о насъ гршныхъ, все также небрежно улыбаясь спросилъ онъ: — во хвалу или въ порицаніе?

— Разумется въ похвалу, насмшливо отвтила графиня, — иначе она и обо мн должна была бы составить себ дурное мнніе: я такъ долго сама возилась со всми вами!..

Лин не нужно было этого указанія, она свжимъ чутьемъ своимъ чуяла изъ какого міра былъ этотъ благоухавшій предъ нею цвтокъ, и бдное сердце ея ныло до измоги….

Въ театр шла не репетиція, а какое-то вавилонское столпотвореніе. Звонъ, гамъ, трескотня, визгъ и гулъ какъ изъ трубы. Въ оркестр прибывшіе еще за два дня до этого изъ Москвы музыканты строили свои инструменты; сжавшись кучкой по своему обыкновенію, стрекотали подл него «пулярки» съ дебелою «окружной», игравшею Раису Савишну во глав, готовясь пройти свои куплеты во Льв Гурыч Синичкин. Около нихъ вертлся птушкомъ Шигаревъ, напвая имъ подъ шумокъ всякія галантерейности, за что то и дло получалъ колотушки по пальцамъ отъ руки ршительной Eulampe. Въ креслахъ слышался наглый смхъ Свищова, который громко повствовалъ тутъ же о томъ какъ Шигаревъ за каждую изъ такихъ колотушекъ получалъ будто отъ той же Eulampe по пяти счетомъ поцлуевъ въ ламповомъ чулан за сценой, куда они будто бы убгали посл каждой репетиціи… Но его никто не слушалъ; сидвшіе съ нимъ рядомъ и кругомъ актеры орали каждый за себя, не понимая другъ друга. Надъ ними, подъ плафономъ, какъ тысяча колокольчиковъ, звенли хрустальныя стеклышки большой люстры, въ которую, взобравшись на высокія лстницы, слуги вставляли свчи. На сцен шлепали толстые сапоги рабочихъ, слышались крики «берегись!» стукъ и скрипъ опускаемыхъ и уставляемыхъ деревянныхъ рамъ: ставили декораціи для Гамлета. Вальковскій, лютый какъ зврь, ругался съ бутафоромъ, не озаботившимся доставить ему шпоры на сапоги для его роли Розенкранца.

— Позвольте, успокоивалъ его, подбгая, другъ его режиссеръ, — на что вамъ шпоры? Сапоги со шпорами у однихъ Марцелло и Бернардо, потому что они на караул вн дворца, — а во дворц вс въ башмакахъ.

— А меня король въ Англію съ письмомъ посылаетъ, Гамлета казнить, забылъ ты, а? Такъ я въ Англію по бальному поду, въ башмакахъ, а?..

Онъ такъ ревлъ, что на время все смолкло кругомъ — музыканты, рабочіе, «пулярки», самая люстра со своими звенящими стеклышками….

— Такъ все же-съ шпоры-то вамъ на что? доказывалъ режиссеръ.