Диккенс Чарльз
Шрифт:
Сомкнулся склепъ, на него навалили могильную плиту. Время шло. Наступили сумерки, а друзья все не отходили отъ дорогой могилы, и только, когда луна, высоко поднявшись на неб, бросивъ серебристый лучъ внутрь храма, освтила ствы, колонны, памятники и, какъ имъ казалось, больше всего озарила ея могилу, въ тотъ таинственный часъ ночи, когда утихаютъ людскія страсти, отходять на задній планъ мірская суета, мірскія надежды и вожделнія, и душа настраивается на мысли о Бог, о будущей жизни — друзья удалились изъ храма, оставивъ ребенка наедин съ Богомъ.
Какъ ни прискорбно это явленіе: смерть невиннаго ребенка, но въ немъ кроется великая, могущественная истина, которая должна служить утшешемъ и поученіемъ всему человчеству. Когда умираеть ребенокъ, когда невинная душа его, разставшись съ своей хрупкой оболочкой, отлетаетъ къ Богу, его свжая могилка даетъ начало многимъ и многимъ подвигамъ любви и милосердія; каждая слеза, упавшая на такую могилку, какъ доброе смя, приноситъ добрые всходы. По пятамъ неумолимаго разрушителя шествуеть благой Создатель, и такимъ образомъ мрачная стезя превращается въ путь, ведущій къ небу,
Было уже очень поздно, когда старикъ возвратился домой. Мальчикъ подъ какимъ-то предлогомъ завелъ его къ своей матери и тамъ старикъ, утомленный безсонными ночами и продолжительной прогулкой на свжемъ воздух, крпко заснулъ, сидя у печи. Его, конечно, не будили и онъ проспалъ до вечера. Когда онъ проснулся, уже свтила луна.
Братъ поджидалъ его на крылечк. Онъ безпокоился, что тотъ такъ долго не возвращался домой. Когда старикъ, вмст съ своимъ маленькимъ провожатымъ, по казался на тропинк, онъ вышелъ къ нему на встрчу и, уговоривъ его опереться на его руку, медленно повелъ къ дому.
Старикъ прямо прошелъ въ ея горенку, но, не найдя тавсъ своей Нелли, съ растеряннымъ видомъ возвратился въ большую комнату, а оттуда бросился къ дому учителя, зовя ее по имени. Друзья его послдовали за нимъ. Когда старикъ убдился, что ея нигд нтъ, они привели его домой, усадили и съ участіемъ и любовью уговорили его выслушать то, что они хотятъ ему сказать. Они долго, разными обиняками, приготовляли его къ ужасному извстію, много и горячо говорили о счастливой дол, которую она обрла, и наконецъ сказали ему всю правду.
Какъ только слово «умерла» было произнесено, онъ, какъ убитый, повалился на полъ и въ продолженіе нсколькихъ часовъ лежалъ безъ чувствъ, такъ что уже потеряли всякую надежду возвратить его къ жизни. Но горе пересиливаетъ немощь физическую и онъ, мало-по-малу, оправися.
Если человкъ не испыталъ на себ того пробла, той истомы, которую оставляетъ по себ смерть дорогого существа, того отчаянія, которое охватываетъ даже людей сильныхъ посл потери близкаго родного, воспоминаніе о которомъ преслдуетъ насъ на каждомъ шагу, когда каждая вещь въ дом говоритъ о немъ и, такъ сказать, служитъ ему памятникомъ, каждая комната — его могила, онъ не можетъ имть и приблизительнаго понятія о терзаніяхъ старика, много дней кряду бродившаго изъ угла въ уголъ, въ поискахъ за своимъ дорогимъ дитяткомъ, котораго онъ все звалъ по имени, и ни въ чемъ не находившаго утшенія.
Все въ его помутившемся ум и ослабвшей памяти было связано съ воспоминаніемъ о ней. Онъ какъ будто и не понималъ, что его братъ тутъ, около него, и нисколько не интересовался имъ, не поддаваясь никакимъ ласкамъ, никакимъ ухаживаніямъ. О чемъ бы съ нимъ ни заговаривали, онъ терпливо слушалъ въ продолженіе нкотораго времени, а затмъ спшилъ продолжать свои поиски. Только о ней онъ могъ говорить и слушать безъ конца. Но Боже сохрани, если бы кто нибудь вздумалъ упомянуть о гор, наполнявшемъ его душу и душу всхъ, окружающихъ его. Умерла! Онъ не могъ слышать, не могъ выносить этого слова. Съ нимъ, наврно, сдлался бы такой же припадокъ, какъ и въ первый разъ, если бы кто нибудь невзначай снова произнесъ при немъ это слово. Одинъ Богъ знаетъ, чмъ онъ жилъ, какая надежда согрвала его сердце, но ясно было каждому, что онъ все еще надялся найти свою милую внучку и что эта надежда съ каждымъ днемъ слабла и въ конецъ подтачивала его силы.
Друзья уже подумывали было увезти его куда нибудь, разсчитывая, что перемна мста благотворно подйствуетъ на его здоровье, на его духъ. Братъ его пригласилъ вэвстныхъ психіатровъ. Т явились, поговорили съ старикомъ, улучивъ минуту, когда тотъ не отказывался говорить, посмотрли на него, когда онъ, одинокій и молчаливый, бродилъ взадъ и впередъ по комнат, и объявили, что, куда бы его ни увезли, душа его останется здсь, и какъ бы за нимъ ни присматривали, какую бы стражу къ нему ни приставили, пусть хоть запрутъ его, онъ убжитъ изъ своего заточенія и вернется назадъ — можетъ быть, умретъ по дорог.
Мальчикъ, котораго онъ въ первое время слушался, потерялъ всякое на него вліяніе. Иной разъ, бывало, и ничего: позволяетъ ему идти рядомъ съ нимъ; въ другой разъ замтитъ, что онъ тутъ, подаетъ ему руку, даже, случалось, погладитъ его по головк, поцлуетъ въ щеку. А то вдругъ не можетъ его видть, проситъ, умоляетъ, хотя и безъ малйшей рзкости, уйти отъ него. Но такъ ли или иначе, одинъ ли или въ обществ этого ребенка или наконецъ, окруженный людьми, готовыми, цной какой бы то ни было жертвы, доставить ему хоть нкоторое утшеніе и душевное спокойствіе, онъ никмъ и ничмъ не интересовался, никого и ничего не любилъ на свт; словомъ жизнь его была окончательно разбита.