Все говорило о том, что торжества будут необычайно грандиозны. Для того чтобы оградить от публики пространство, необходимое для маневров, были расставлены часовые. Полковник Балдер, в полной парадной форме, верхом на лошади носился галопом с места на место и кричал так громко, что лицо у него раскраснелось и голос охрип, хотя никакой видимой причины для такого поведения и никакого смысла в нем не было. Офицеры метались туда-сюда, получали распоряжения от полковника, передавали их дальше и исчезали.

Мистер Пиквик и его товарищи поместились в первом ряду зрителей и терпеливо ожидали начала маневров. Толпа прибывала. Иногда позади них поднималась такая толкотня, что мистер Пиквик неожиданно для себя устремлялся вперед с быстротою, которая вовсе не соответствовала его степенной важности. Иногда же раздавался приказ: «Осадить!», и приклад ружья опускался на ногу мистеру Пиквику, чтобы напомнить ему о распоряжении, или же упирался ему в грудь, чтобы вернее обеспечить выполнение его. С левой стороны несколько веселых джентльменов сжали мистера Снодграсса, интересуясь: «Куда он прет?», и когда мистер Уинкль выразил по этому поводу негодование, один из них нахлобучил ему шляпу на глаза. Все эти штучки в соединении с тревогой, которую внушало друзьям необъяснимое исчезновение мистера Тапмена, делали их положение скорее затруднительным, чем веселым и удобным.

Наконец по толпе пробежал глухой гул, и все взоры обратились к воротам укрепленья, из которых выходили батальоны с распущенными знаменами и весело сверкавшим на солнце оружием. Войска заняли свои позиции. По всей линии пробежали слова команды, солдаты взяли на караул, полковник Балдер, сопровождаемый офицерами, проскакал вдоль фронта. Грянула музыка, лошади взвились на дыбы, собаки залаяли, толпа закричала, войска выстроились, и, сколько хватало глаз, можно было видеть застывшие в неподвижности ряды красных мундиров и белых штанов.

Мистер Пиквик был так поглощен необходимостью лавировать между ногами лошадей, что не мог видеть расстилавшейся перед ним картины. Когда же ему удалось твердо укрепиться на собственных ногах, его радость и восхищение были безграничны.

— Может ли существовать что-нибудь более прекрасное и восхитительное? — спросил он мистера Уинкля.

— Ничего, — ответил этот джентльмен, на ногах которого уже с четверть часа стоял какой-то малорослый человек.

— Поистине благородное и блестящее зрелище, — сказал мистер Снодграсс, в груди которого разгоралось пламя поэзии, — видеть доблестных защитников отечества, выстроенных в боевом порядке перед миролюбивыми согражданами; их лица испускают лучи — не воинственной жестокости, а цивилизованной кротости; глаза их светятся не диким огнем мести и грабежа, а мягким светом разума и человеколюбия.

Мистер Пиквик не мог признать вполне точными эпитеты этой хвалебной речи. Кроткий свет разума слабо блистал в глазах воинов, так как после команды «смирно» зрители видели перед собою несколько тысяч пар глаз, устремленных вперед, но лишенных какого бы то ни было выражения.

Толпа, окружавшая наших путешественников, постепенно рассеялась.

— Теперь мы в превосходном положении! — заметил мистер Пиквик, оглядываясь по сторонам.

— В превосходном! — в один голос повторили мистер Снодграсс и мистер Уинкль.

— Что они теперь делают? — спросил мистер Пиквик, поправляя очки.

— Кажется... кажется, они хотят стрелять! — произнес мистер Уинкль, меняясь в лице.

— Быть не может! — вскричал мистер Пиквик.

Едва успел он произнести это слово, как все собранные полки, как один человек, вскинули ружья и выпалили в пиквикистов, словно последние составляли одну общую для них цель.

В этом критическом положении мистер Пиквик проявил самообладание, присущее великому духу. Он схватил мистера Уинкля под руку и, став между ним и мистером Снодграссом, уверял их, что особенной опасности нет и что они рискуют только оглохнуть от грохота.

— Да... но представьте себе, что кто-нибудь по ошибке выстрелит настоящей пулей! — бледнея, предположил мистер Уинкль.

— Не лучше ли нам лечь на землю? — нашелся мистер Снодграсс.

— Нет, нет! — возразил мистер Пиквик. — Да все уже и кончено.

Мистер Пиквик не ошибся; пальба прекратилась. Раздались крики команды, и, прежде чем ученые путешественники успели сообразить, в чем дело, все полки с ружьями наперевес ринулись к тому самому месту, на котором стоял мистер Пиквик.

Человек — смертен, и есть предел, дальше которого не простирается человеческая храбрость.

Несколько секунд мистер Пиквик смотрел сквозь свои очки на стремившуюся вперед массу, затем повернулся к ней спиной и... не скажем — обратился в бегство, потому что, во-первых, это выражение непочтительно, а во-вторых, потому, что вся персона мистера Пиквика вовсе не была приспособлена к такого рода отступлениям, — он понесся рысцой со всею быстротою, доступной его ногам.

Войска изображали в это время, с одной стороны, защиту цитадели, с другой — ее осаду, так что друзья очутились между двумя рядами враждебных армий.