— Я ему помогу, я ведь инженер, — сказал Бме. — В Африке это означало, что я умелец

на все руки. Впрочем, при восхождении на гору...

— Вы просто человек эпохи Возрождения, — с легкой добродушной иронией произнес

Бльке, и Бме, к его удивлению, покраснел, как школьник.

Вечером Герхард Мюле, еще один летчик (из четырех имевшихся сейчас в эскадрилье)

спросил у Бме:

— Заметили у Бльке медаль за спасение человеческой жизни?

— Да, — ответил Бме, — но не решился спросить, как он ее получил.

— Он не любит о таких вещах рассказывать, — кивнул Мюле, — но я там был и видел.

Вообразите, ездили мы в один французский городок, знаете — речка, развалины замка... И

вот сидит на старой стене парнишка лет пятнадцати и удит рыбу. Вдруг он плюхнулся в

реку. То ли рыба дернула за леску, то ли голова закружилась... Упал и тонет.

Эрвин покачал головой. Бывалый спортсмен, некогда бравший призы в заплывах в

Цюрихе, он вообще не понимал — как можно утонуть в реке.

— Бльке как был — в мундире, затянутый в ремни, застегнутый на все пряжки и

пуговицы, — продолжал Мюле, — сиганул за ним в реку. Не вытащил. Нырнул вторично

и наконец выволок беднягу на берег.

— Благородный поступок, — сказал Бме.

— Погодите, это еще не все, — остановил его Мюле. — Как только «утопленник» пришел

в себя, Бльке у всех на глазах хорошенько вздул его — за то, что не потрудился

научиться плавать!

— Да, таков наш Бльке! — медленно проговорил Бме.

Аэродром размещался на большой поляне в лесу. Высокие деревья окружали самолеты —

точнее, те останки самолетов, которыми сейчас располагала эскадрилья.

— Живем мы возле дороги, — предупредил Мюле. — Запаситесь воском, чтобы заткнуть

себе уши: тут день и ночь ездят грузовики. Впрочем, потом вы привыкнете. Мы уже спим,

как младенцы, и грохот нам нипочем.

31 октября 1916 года, Ланьикур

Открытка, разрисованная цветами, лежала перед Бме на столе. Несколько девушек из

числа добровольных военных помощников, и в том числе Анна-Мари, желали герою-

летчику побед и процветания.

А у него на сердце был тяжелый камень. Нет, нужно написать ей. Нужно рассказать ей

все...

«Моя дорогая фройляйн Анна-Мари! Бльке нет больше среди нас...

В субботу во второй половине дня мы сидели в боевой готовности в нашем домике на

аэродроме. Я как раз начал с Бльке партию в шахматы — и тут, вскоре после четырех

часов пополудни, — нас призывают лететь к линии фронта. Пехота противника начала

наступление.

Бльке нас вел сам — как обычно. Очень скоро нас атаковало несколько быстрых

одноместных английских самолетов, которые, надо признать, очень умело обороняются.

Последовали бои с выписыванием в воздухе диких кривых. Лишь ненадолго удавалось

открыть огонь. Мы пытались зайти в хвост противнику, непрерывно маневрируя, — нам

часто удавалось добиться успеха таким образом.

Между мной и Бльке как раз очутился один англичанин, когда другой противник,

гонимый другом Рихтгофеном, перерезал нам дорогу. Молниеносно мы разлетелись в

стороны, и на короткое время Бльке скрылся за несущей поверхностью крыла. Лишь миг

мы не видели друг друга — и тут это и случилось...

Как мне описать Вам мои чувства? Как описать то мгновение, когда Бльке внезапно

вынырнул в нескольких метрах правее меня?! Он опускал свою машину, а я мою рванул

вверх, — мы столкнулись и оба полетели к земле! Это было лишь легкое касание, но из-за

огромной скорости оно оказалось равнозначно сильному удару. Судьба часто бывает так

страшно несправедлива в своем выборе: мне только оторвало правую стойку шасси, а у

него отвалилось все левое крыло.

После нескольких сотен метров падения я снова обрел способность управлять моим

самолетом. Теперь мне оставалось лишь следовать за падающим Бльке, который пытался

планировать в сторону нашей территории.