Ты для меня не постареешь ввек.

Каким ты был в день первой нашей встречи,

Таков ты и сегодня. Трижды снег

Убор тех лет срывал в жестокой сече.

Три осени сменили три весны,

Убив их свежесть вялой желтизною,

И три апреля были сожжены, —

А ты цветешь все тою же красою.

Как стрелки часовой не виден ход,

Так не заметно прелести теченье.

И блеск твой дивный также уплывёт,

Хоть глаз не уследит его движенья.

Так знай: от многих отлетел их цвет,

Когда и не являлся ты на свет.

Я понял, что она любила меня. Это был настоящий театр, блестящий диалог двух любящих существ. Я не сомневался, что она специально перевела этот сонет для меня. На моих глазах она превращалась в ту самую Вавилонскую блудницу с синими глазами. Казалось, мы оба погрузились в долгое молчаливое любовное соитие.

На этот раз интуиция подвела меня. Я грубо ошибся. Не любовь она предлагала мне, а, напротив, мстила за попранную любовь. И я понял, что так будет всегда. И я ничего не сумею, не сделаю для того, чтобы эта ненависть иссякла…

– Я думала, ты только трус, а ты еще невежда. Этот сонет перевел замечательный поэт. Просто Шекспир посвятил сонет молодому человеку, а не женщине, да еще преподнес ему в день рождения. Между прочим, поэт – твой очень близкий родственник. Я разыскала эти стихи и их автора. Это – родной брат твоего деда…

Я стоял ошеломленный. Никогда ничего не слышал о своем родственнике, который бы писал или переводил стихи. И еще был уверен, что сонеты Шекспира посвящены «Смуглой леди» и я ничего не знаю более совершенного. В тонкостях английских местоимений я не разбирался, хотя знал, что в английском языке категории рода часто затрудняют однозначное определение адресата сонета.

Я пользовался этими сонетами во всех случаях, когда мне надо было излить свои чувства. Казалось, я все знал об этом – и вдруг…

Собственный родственник – и такое предательство…

– Молодой человек? Сколько ему?

– Двадцать. Шекспиру – тридцать шесть.

Да, Шекспир, значит, раскрыл свое сердце, но не раскрыл секретов.

Все остальное – игра и загадки исторических анекдотов…

Очень четко и ясно объяснила мне, что в Израиле у меня перспектив никаких. Что режиссер никому здесь не нужен, тем более без языка, который в своем возрасте я не выучу никогда. Я один и, естественно, не смогу не только купить, но и снять квартиру – мне это не по карману. На что я могу надеяться?

Судьба словно послала ей возмещение за потерю.

Мне казалось, она играет какую-то роль. Была в хитоне из простого полотна без всяких украшений. Ее рыжие длинные и прямые волосы свободно падали на плечи. Не замечала ни гомона толпы, ни шума самолетов. Она мстила…

Милым, ласковым голосом вдруг сказала:

– Будешь жить у меня. Без проблем. На карманные расходы – сам заработаешь. На это тебя хватит. Если захочешь отработать, будешь позировать мне. Но никаких интимных отношений, никакой постели и никаких баб в доме.

Из самолета со мной вышли бедные новые репатрианты, еще семь часов назад твердо стоящие на таджикской земле. Сейчас они парили под ближневосточным солнцем и ждали, когда начнется торжественная часть, когда приедет президент страны, по слухам, собравшийся их встречать…

– А куда этих всех? – спросил я, показывая на таджикских евреев, старавшихся держаться вместе, отдельно от остальных.

– Как куда? – удивилась. – В стадо.

Мне не хотелось в стадо. Возможно, поэтому я пошел за ней. Впрочем, членораздельно объяснить не смогу. Скорее всего, захотел выждать время, пока найду (а я был в этом уверен) Вавилонскую блудницу. Но видимо все же нечто большее, какая-то необъяснимая сила повела за Челитой… Что-то было общее между Челитой и той далекой вавилонской дивой, которую я, вместо Челиты, лишил девственности. Должна была быть одна, вышла другая. Как Сара, не сумевшая родить Аврааму первенца ( Агарь родила Исмаила на колени Сары).

Всю дорогу до ее дома мы молчали. Долго стояли в пробке. Я смотрел за окно и пытался узнать в пейзаже за окном Палестину и Древний Вавилон…

Мы приехали в поздний час. Я преодолел неловкость, перешел в отведенную мне комнату и быстро заснул. Ночью проснулся оттого, что чья-то цепкая рука сорвала с меня одеяло. И я успел почувствовать в потемках нагое тело женщины, ее прерывистое дыхание. Она обрушилась на меня сверху, распласталась на мне. И оба в агонии мы рухнули в бездонную пропасть. Несколько мгновений она лежала на мне, переводя дух, а затем вдруг исчезла, испарилась, выпалив скороговоркой:

– Между нами ничего, ничего не было. Забудь и все…

Столь внезапное и победное нападение я воспринял как продолжение ее тактики, продолжение мести, понял, что не смогу этому сопротивляться и что это есть мой крест. И дело даже не в том, что я когда-то не решился войти с ней в тот распроклятый шалаш, а в том, что меня навсегда покорил Вавилон, Вавилонская блудница, которая, возможно, где-то здесь проживает свою новую жизнь, отстраивая свой Третий Храм…

Впрочем, все устроилось для меня достаточно комфортно. Я ходил в ульпан – класс изучения иврита, правда, не очень успешно. Но домашние задания делал старательно: у меня была серьезная побудительная причина – я боялся встретить Ее и не суметь заговорить с Нею, уж Она-то наверняка разговаривает на иврите…

Я настойчиво знакомился с исторической литературой, не пропускал ни одной экскурсии. Моих личных денег для этого хватало – Челита полностью оплачивала мой пансион. Днем она уходила на верхний этаж своей квартиры, великолепного пентхауза, в огромную студию, где был идеальный порядок: в шкафу чинно стояли тюбики с красками, а по стенам аккуратно развешаны картины, другие так же стояли, прислоненные одна к другой.

Она много работала. Слушала музыку. На кресле перед ней сидел черный гигантских размеров сибирский кот. Иногда этот кот казался мне не то пантерой, не то рысью и напоминал разъяренную Челиту в момент нашей первой и последней ссоры.

У нее было много друзей. Ей часто звонили, к ней часто приходили, женщины и мужчины. Иногда мужчины оставались на ночь, и она непременно представляла им меня как своего друга и при этом многозначительно переглядывалась с очередным тоже, видимо, другом. Но это было не часто, по ее словам, третье замужество многому ее научило.

У нее были большие связи и в обществе и в различных организациях, так что найти для меня работу не представляло бы ей труда, но я был ее рабом. И она придумала мне новую муку. Во время очередной предвыборной компании убедила мэра Деркето, что в его команде нет никого из «русских», и, следовательно, такой список не может быть популярным.

Сначала сдался мэр. Потом согласился и я. Я надеялся на большую свободу. Оказалось, не могу ступить без Челиты и шагу. Сделавшись членом муниципального Совета, я просто оброс бумагами, которые не мог прочесть. Мне надо было отвечать на письма, чего я без нее тоже не мог сделать. Мне постоянно нужен был переводчик. И она всегда была под рукой. Всегда готова была бросить свою работу и заняться мною. Более того, при разговоре она могла создать такую доброжелательную обстановку, в которой решить деловые вопросы было легко и просто. Я к ней привязался, она же вольна была делать со мной все что угодно…

Однажды ей взбрело в голову, что я должен написать эротический рассказ. Я говорил, что никогда не отважусь на подобное.

– Значит, ты не профессионал, – заводила она меня, зная, что я тут же начну ей противоречить. – Профессионал должен уметь все. Вот, например, разыграй сюжет про любовный треугольник: Нерон – его мать – Сенека…

Я ругался, говорил, что у нее дурные наклонности, и при этом вспоминал ночь, когда она меня изнасиловала, но Челита, заронив мысль, кокетливо уклонялась от разговоров. Кончилось тем, что ночью я сел за компьютер и чуть ли не в один присест написал на заданную тему.

– Недурно, недурно, – сказала она. – Но вот если напечатают, тогда ты спор выиграл.

– Да ты что! – горячился я. – Никогда. Я никогда не соглашусь на такое…

– Ну, под псевдонимом, – зазывала она меня.

– Под псевдонимом – пожалуйста, – зевал я, стараясь скорее отделаться от Челиты.

Я переписал рассказ начисто, придумал псевдоним, подписался и, как всегда, отдал ей – отправить в газету.

Я был потрясен, когда через неделю увидел рассказ напечатанным. Аршинными буквами – имя автора.

– Как… – чуть не умер со страха я. – Как они узнали мое имя?

– Оно было на конверте, – невинным голосом произнесла она. – Не могла же я посылать анонимное письмо…

О, женщины!

Самое щадящее из моих воспоминаний: жена моего друга, известного диссидента, находилась рядом с ним все семьдесят дней его голодовки. Он умер от голода. Спустя три месяца она вышла замуж за другого. Не случайно кто-то заметил, что любое настоящее ругательство так или иначе связано с женским полом!

К концу жизни Пушкин пришел к тому, с чего, собственно, начинал: все бабы стервы.

И умер просветленным.

Дюма-сын, автор «Дамы с камелиями», опубликовал трактат «Мужчина – женщина», бросил мракобесный клич: «Есть женщины, которые не поддаются никакому воздействию или воспитанию: таким нельзя прощать, их надо убивать!»

Слова Дюма-сына «Каинова самка – убей ее!» потрясли Льва Толстого. Услышав это воззвание, он выступил в крестовый поход против неверных женщин.

Первой жертвой должна была стать Анна Каренина: «Мне отмщение, и Аз воздам!» Но у художника тогда не поднялась рука…

Десять лет спустя, в «Крейцеровой сонате», герой возопил: «Нет, это не человек! Это сука, это мерзкая сука!»

И изо всех сил ударил ее кинжалом в левый бок, ниже ребер…

12 февраля 1891 года Софья Андреевна Толстая записала в дневник:

«Не знаю, как и почему связали «Крейцерову сонату» с нашей замужней жизнью, но это факт, и всякий, начиная с государя и кончая братом Льва Николаевича… все пожалели меня…»

И еще одна запись, 1 июня 1891 года: «…мой собственный муж не только никогда не старался поднять меня общественно, но, напротив, всегда старался унизить. Никогда не могла понять, почему?»

Иногда я думал о Челите: «Самка, мерзкая сука, дьявол!» И уже совсем отвлеченно о том, что «Крейцерова соната» была одним из любимых произведений Пикассо. Биографы проследили, как он поддерживал отношения с несколькими женщинами одновременно – причем одна из них выступала в качестве матери, другая в качестве дочери, неизбежно сменяющих одна другую.

– Этот человек всего себя вкладывает в любовь и разрушает то, что любит, – сказал о Пикассо графолог, не знавший, чей почерк анализирует.

Я нашел его «Сидящую купальщицу», зловещее произведение, напоминающее скульптуру из металла, гигантское чудовище, о котором испанский художник Карлос Рохас сказал, что, возможно, оно когда-то и было женщиной, но претерпело сложную биологическую мутацию. Чудовище сидело на берегу моря, обхватив колени руками. Ее груди, напоминающие огромную подкову, торчащие изо рта зубы – и её оскалившееся влагалище. То был отголосок каких-то кошмаров, юношеских снов. Я вставил этот бред в раму и повесил над кроватью Челиты. Эта картина вызывает ужас, ибо является доказательством полного разрушения Ольги Пикассо ее мужем. Она уже даже отдаленно не напоминала женщину, скорее, существо из металла и костей, принадлежащее не к роду человеческому, а к какому-то другому виду.

– С чего ты взял, что это разрушение? – спокойно спросила Челита. – У этой купальщицы – спокойная поза, уверенный вызов. Разве ты не видишь этот мощный рот-влагалище? Разве тебе ничего не говорит скелет, делающий ее похожей на хищную самку? О, она способна защищаться! Просто есть нации, и есть культуры, которые умеют покупать и продавать женщин. Один из моих мужей, например, хотел заставить меня ползать на четвереньках…

Я вдруг подумал, что и сама Челита – это самка, поглощающая самцов, вариант Змея-искусителя из райских садов.

А у Пушкина, между прочим, была, несмотря ни на что, Муза, тайная и загадочная любовь, имя которой он тщательно скрывал и пронес через всю жизнь – не Екатерина Бакунина, не Мария Раевская (Волконская), не Елизавета Воронцова, не Анна Керн – не одна из тех ста тринадцати, что указаны в донжуанских списках, в первом и во втором, не Наталья Николаевна!

Была у него любовь-мечта, любовь-страдание, любовь сжатых уст и сожженных писем. Идеал. Образец. Почти небеса…

Имя?

Пожалуйста – Елизавета Алексеевна, жена императора российского Александра I.

Любить, так королеву!

Позже я понял, что мы как бы поменялись местами. Она не только хотела поставить меня в неловкое положение. Вокруг меня женщин не было. И надо сказать, мне это доставляло немалые неприятности. Я, конечно, мог ночью войти в ее спальню, и произошло бы то, что произошло. Даже если бы я натолкнулся там на очередного «друга». Но что-то мешало мне поступить подобным образом, чему-то противилось мое существо. Просьбой же написать эротический рассказ она разогревала мое воображение, распаляла меня. Больше я на такое не поддавался. И решил, что я моряк, который пустился в долгое плавание. Терпят же моряки эти злые периоды в своей жизни. Вот и я, пока не найду Вавилонскую блудницу…

…Я крепко спал. И сны не сны – целые романы видел почти каждую ночь. Вот и сегодня сон был великолепен – светлый, радостный и таинственный. Я видел человека, окутанного всеми цветами радуги, человека, голова которого была вровень с солнцем. В ответ на мою речь-лекцию, перегруженную диалектикой и приправленную иронией, он грустно заметил:

– Кто любовался утренней звездой, навсегда потерял способность видеть смысл, ибо зачарован этим ложным светом и брошен в бездну! И все-таки, все-таки посмотрите на этот Собор…

Он произнес «Собор» так, что я почувствовал: если бы ему пришлось писать это слово, он наверняка писал бы с большой буквы…

Самое сильное впечатление моего детства, яркое до сих пор воспоминание – это готический собор в одном из городов Западной Украины, куда мы с матерью приехали после войны. Я был поражен великолепием, совершенством этого скорее божественного, чем человеческого творения. И хотя время сгладило патетику первого впечатления, я никогда не мог сдержать чувство восхищения перед этим собором. Он походил на поднимающуюся к небу раскрытую иллюстрированную книгу.

Помню, как мы с мамой однажды зашли осмотреть собор. В тот день совершалась какая-то скорбная служба, свет проникал сверху, сквозь высоко расположенные окна с витражами. Тихо. И мне показалось, что собор – пристанище всех несчастных, убежище преследуемых и гонимых. В особенности поразило меня скульптурное изображение дьявола с огромной открытой пастью, в которую верующие ставили свечи, чтобы их потушить. Скульптура закапана воском и окутана дымом потухших свечей.

Поражал и орнамент пола, выложенного плитками из обожженной глины, раскрашенными и покрытыми сверху свинцовой эмалью. На плитках изображен лабиринт.

«Куда он ведет?» – думал я.

Тогда я еще ничего не знал о нити Ариадны, без которой невозможно путешествие по этому лабиринту. Во всяком случае, глядя на пол, я ясно видел паука. Что ткет этот паук?

И только много позже я узнал, что Ариадна – это форма слова «airage» (древнее название паука) и многие каббалисты вопрошают: не является ли наша душа пауком, который ткет наше тело?

Что-то тайное понял я в том соборе. Но Ариадна, этот мистический паук, ускользнула от меня тогда, оставив только след своей нити…

Вот и нынешняя жизнь была для меня лабиринтом.

Утром я слышал какие-то звонки в дверь, но не поднялся. Рыжая Венера спросила:

– Почему не открыл?

– Скорее всего, с утра собирают пожертвования.

А вообще, я люблю народ на расстоянии.

– А… – зевнула Челита. – Я забыла, ты – демократ…

Потом она вернулась к воспоминаниям о моем «вавилонском сне». Я ей как-то рассказал о нем, и с тех пор этот сон ее постоянно тревожил. Можно сказать, из-за этого сна она взялась сначала за Фрейда, потом Юнга, – и тот и другой полагали: сон раскрывает то, что находится в подсознании человека. Я понял: моего сознания ей уже мало и она норовит забраться в подсознание… Но Фрейд еще утверждал, что сны проявляют скрытые желания человека. Вот за это она и зацепилась. Мое скрытое желание – «блудница из Вавилона». Это ее озадачило. И теперь по утрам она меня спрашивала озабоченно:

– Не снились ли тебе змея, галстук или оружие?

А полое пространство?

Это обозначало мужские и женские половые органы.

– Нет, не снилось, – отвечал я, хотя точно помнил, что со змеей что-то все-таки было во сне. Впрочем, сам я расценивал сон о змее как проявление мудрости, способной влиять на ход событий и бессмертие.

Мы явно в чем-то расходились…

Потом она решила, что будет работать, и я непременно должен ей помочь. В чем помочь – понятия не имел. Пока отвечал на вопросы.

– Тебе, разумеется, известно, – разогревается Челита, – что современный человек бежит быстрее, прыгает выше и дальше, выжимает более тяжелую штангу, чем наш предок.

– Смотря какой человек, – сопротивляюсь я.

– Не ты, конечно…

Я согласно киваю.

– А как по твоему мнению, шагнул ли вперед секс?

Я вспомнил свой несчастный эротический рассказ, напечатанный в газете, и решил, что она обращается ко мне как к специалисту. Совсем недавно в музее Израиля в Иерусалиме, в самом древнем его отделе, обнаружил массу занятного как раз на эту тему. Скульптуру божества с гигантским фаллосом…

…Вавилон, где гужевались мужики со всего Древнего Востока. Я вспомнил барельефы знаменитых древнеиндийских храмов любви и средневековые японские гравюры, сопоставил все это со своими робкими опытами, включая божественные фантазии с Вавилонской блудницей, и понял, что ничего кардинально нового в искусстве секса человечество за все последующие века не придумало.

Челита, угадав мои мысли, с жалостью смотрела на меня.

– Так вот, запомни. В истории секса появилась новая точка отсчета. В этот день двадцатидвухлетняя студентка Университета Южной Калифорнии, говоря торжественно, совершила множественный акт соития, который записывали на видеопленку. Ее партнерами стали…

Я затаил дыхание. Как все-таки легко перебросить нас от тоски к счастью…

– …так вот, ее партнерами стали 251 мужчина. В море страстей студентка барахталась целых десять часов.

И выплыла…

Челита была в фиолетовом платье и при этом курила фиолетовую мексиканскую сигару. Ее воле, ее вкусу и мере вещей мужчины охотно подчинялись. Фрейдом она не была, но замечания делала по существу. Но и я был не промах. Не случайно же, изучая фактуру при написании уже упомянутого эротического рассказа из древней истории, я знакомился не только со всем, что связано с Нероном, его матерью и Сенекой. Еще в 40 году н. э. Валерия Мессалина, жена римского императора Клавдия, устроила секс-марафон, состязаясь с некоей профессиональной шлюхой.

В тусклом свете чадящего светильника их сплетенные тела отбрасывали фантастические тени на куски ветхой ткани и стены каморки. Я видел, как неистовая Мессалина задыхалась в сладостном изнеможении под натиском какого-то исполинского тела. Под ее руками скользили бугры чудовищных мышц того, кто делил с ней ложе. Последний сладострастный порыв этого мощного тела, казалось, лишит ее дыхания…

Сейчас передо мной сидела женщина, по-мужски закинув ногу за ногу, и курила, уставясь в пол, словно и не замечая моего присутствия. Улыбка у нее была не то сочувствующая, не то сожалеющая, скорее, усмешка…

– Ты, конечно, взяла у нее интервью?

– Это не так просто. Менеджер неизменно ссылается на ее застенчивость.

Это уже не укладывалось ни в какие мои конструкции. Но Челита не раз говорила, что, углубляясь в ее профессию, все время встречаешься с разного рода несоответствиями. Продолжать мне не хотелось. Это уже было похоже на литературную болтовню. Но она объяснила:

– Ты, вероятно, думаешь, что на ее месте я бы умерла? Я и сама так думала. Мой последний муж, а мы прожили вместе десять лет, был писателем, его страсть – детективные романы. Как робот, он часами сидел за машинкой, выдавая каждые двадцать минут по странице. Без единой паузы, без сбоев. Книга рождалась в три, пять, одиннадцать, пятнадцать дней… После написания каждой новой книги он мчался к проституткам, меняя их по четыре, по пять за один вечер. Вероятно, таков был его творческий метод: когда писал, он днями мог не подниматься из-за стола, но у него была ежедневная потребность в женщине: иначе он не мог бы придумать всех своих женских персонажей, как бы иначе узнал, какие эмоции и проблемы терзали их? Меня забавляло, что супруг среди ночи удирал от меня через окно…

Я понял, что передо мной женщина совершенно другого круга – элегантная, умная, с прекрасными манерами, интересными знакомыми и лишенная всяких предрассудков.

– Это можно смотреть? – спросил я, глядя, как она запускает кассету грандиозного гэнг-бэнга – одного из самых распространенных жанров «кино для взрослых», когда группа особей одного пола (как правило, мужчины) по очереди и вне очереди глубоко и разнообразно любят одну особь (как правило, женщину).

Она подняла брови и удивленно ответила:

– Что за бабушкины нравы? Четырехчасовую видеокассету «Самый большой в мире гэнг-бэнг» выпустили в продажу. Ее уже купили сорок тысяч любителей острых зрелищ.

…И я уставился в телевизор. Тоскливое, дурацкое зрелище, столь же эротичное, как топтание в очереди за гречкой времен застоя. Мужики со спущенными трусами, теребящие свои причиндалы в ожидании, когда пчеломатка подпустит поближе. Бедная, задерганная мессалина, имитирующая ликование от тесного общения с членами ее кружка. Партсобрание в сауне, когда все голосуют «за» – только не руками.

Это вам не королевский шекспировский театр, если и театр, то, скорее, анатомический… Братцы, может, я чего-то важного в жизни не понимаю?

Челита была максималистка, и в достижении цели ничто не могло ее остановить. Она делала какие-то записи, потом вдруг взяла нож, аккуратно отрезала кусок дыни и передала мне. И мне показалось, что она одухотворяет вещи: дыня вдруг ожила и ощутила содрогание жизни в каждом семени внутри себя! Я стал теряться перед ней, как пташка перед коброй, стоило мне только взглянуть в ее серые влажные глаза. Я снова подумал о Мессалине.

– Хочешь, поедем в Александрию?

– Вдвоем?

– Почти… Это по линии муниципалитета. Поскольку мэр Александрии, как тебе известно, приехать не смог, наш мэр нанесет ему внеочередной визит. Мы в составе делегации…

– Ну, я, допустим, в качестве члена муниципалитета и советника мэра по культуре, а ты?

Я готов был влюбиться в нее за одну манеру погружаться в неутолимую печаль по поводу внезапно осенившего ее прозрения. Вот и сейчас, после минутного молчания, сделавшись безмерно грустной, она сказала:

– В качестве интеллигенции. Видишь ли, у нас одностороннее движение. В Египет ездят наши туристы, киношники на фестивали, писатели на книжные ярмарки. С той стороны – никого.

– Ты хочешь их переубедить?

Я вспомнил о неудавшемся спектакле «Антоний и Клеопатра». И еще – как Клеопатра награждает гонца за добрую весть царскими доспехами, золотыми с рубинами. Может быть, я и Челиту должен благодарить? Говорит же один из приверженцев Антония о женщинах: «Для них смертельна всякая неласковость». Ночью мне снился Антоний. Славный римский полководец рассказывает о смерти своей супруги Фульвии. Голос его хладен и бесстрастен. Клеопатра по обычаю культивирует в себе гнев:

И это называют

Любовью! Где твои потоки слез?

Я вижу, вижу на ее примере,

Как мой конец ты примешь…

Антоний вяло сопротивляется:

Не будь ты мне царицею всего,

Я б мог сказать, что ты царица блажи.

Но уж кто-кто, а он-то хорошо знает, что однажды перед ней «старик Помпей забылся так, что смерти не заметил…». Не дай бог ей разгневаться – выколет глаза, вырвет волосы, розгой железной отхлещет. Или… сварит в рассоле…

Клеопатра медленно принимает очертания Челиты. Александрия! Это еще что за новость?! Какое-то неожиданное вторжение в мою жизнь? Однажды уже не получился у меня этот странный спектакль. «Антоний и Клеопатра». Как говорит Цезарь: «Я был хорош, пока взбирался». А кто я теперь? Ах, да, член муниципалитета города Деркето! Как хорошо, что у нас есть члены муниципалитета, и какой это был бы ужас, если бы вокруг были только члены муниципалитета…