Шрифт:
Собрались мы почти молниеносно. Что-то манящее было в самом этом имени – Александрия. Для меня – почти Вавилон.
– Едем, – решился я.
Отъезд задержался на несколько дней.
Мэр поручил щекотливое дело. Глава городского религиозного совета сообщил, что раввины эфиопской общины жалуются: в новой синагоге, построенной специально для выходцев из Эфиопии, приносятся жертвоприношения! Главный духовный лидер – кейс режет животных прямо в синагоге на импровизированном алтаре, схожем с обыкновенным мангалом, а затем, следуя древнему эфиопскому обряду, жертву посвящают небесам с тем, чтобы искупить вину общины.
– М-да… – задумчиво сказал мэр, очевидно, понимая, что междометия не требуют перевода.
Любой знаток иудаизма в этом месте непременно бы кивнул в знак согласия.
Я кивнул. Взгляд у мэра стал полосатый, как крыжовник. Я слышал, как в моем бедном сознании поет печальный негритянский хор: «Как тебе не стыдно, как тебе не стыдно…»
– А может быть, они просто жарили шашлык? Для этого совсем необязательно ехать на природу.
– Кейс признался: «Да, – говорит, – нам можно приносить жертвы. В Торе написано: жертвы – богоугодное дело». До того, как была построена синагога, жертвоприношения проводились в палатке.
– Но ведь с тех пор, как был разрушен Храм, жертвоприношения запрещены, – живо отреагировал я, являя недюжинные познания.
Хор продолжал петь: «Как тебе не стыдно, как тебе не стыдно…»
– Кейс сказал: «Раз в Торе так написано – значит, можно». Идолопоклонники! – заключил мэр.
…Челита говорила:
– Мэр сказал о тебе: «Он профессор, он все знает. Я думаю – основная причина разногласий – в древнем переводе молитв». Ты можешь заняться переводами?
«С моим ивритом?! – подумал я. – Так запутаю кейсов…»
– И потом, мы ведь едем в Александрию… Говорят, там лучшая в мире библиотека, даже лучше, чем библиотека еврейского университета.
– Лады! – сказал я.
И через несколько дней мы выехали в Александрию.
5Первое впечатление от Александрии:
– Какой город испортили!
Облезлая штукатурка, обожженный кирпич, грязь, запустение, точно Тарковский-младший решился снимать вторую серию «Сталкера», еще более жуткую.
Александр Великий, Искандер Двурогий выстроил лучший из своих двадцати пяти городов на Средиземноморском побережье. В эти места он прибыл после завоевания и разорения Тира, трижды объехав вокруг крепостных стен Газы, привязав к своей колеснице полководца Беса, как некогда Ахилл Гектора.
Посетив Иерусалим и принеся жертвы Всесущему Богу иудеев, он спустился по Нилу и, покоренный красотой места (прекрасный залив, чудный климат, свежая вода, близость Нила и остального Египта), приказал архитектору Динократу построить город, придав ему форму его, Александра, плаща. И Динократ вытянул город вдоль моря, разделил его двумя пересекающимися улицами, чтобы пассаты с севера несли сюда прохладу…Город Солнца, который после выстроят на бумаге великие утописты Томас Мор и Кампанелла. К тому времени Александрии, в сущности, уже не будет, вернее, город давно перестанет быть собой.
Вот и поговорите после этого о прогрессе.
Александрия выросла сразу, точно из-под земли. Каких только чудес здесь не было! Золото и власть, философы, поэты, голубое небо, Мусейон – прародитель всех университетов, всех музеев и библиотека, вдохновительница позднейших мировых книгохранилищ, и прекрасные юноши, все хорошее, о чем только можно помыслить…
И женщины, сколько женщин!
И конечно, Клеопатра, которая прогуливается по молу со своим дружком Антонием, и крепкая мужская рука лежит на ее плече…
Не жена? Не муж?
Не беда!
Голубок идет рядом со своей голубкой. Сильнейшая из всех – любовь, которая делает из двух существ – одно! На Востоке вообще не придают значения юридической стороне дела, не римляне, в конце концов. Боги и цари выше законов, и если им угодно, они совершают обряд и становятся супругами.
О, какой вдохновенный блуд был здесь!
Даже страшно думать об этом. Останавливаюсь на желании одного из святых отцов, которому хотелось бы, чтоб каждый мужчина брал себе женщину на ночь, потому что боится темноты.
Я ведь тоже боюсь темноты: вдруг навалится кто-то…
Считалось, что родиться в Александрии – уже счастье! Даже Рим не удостоился в свой адрес таких искренних, таких восхищенных строк.
Русская поэзия переполнена ностальгией по Александрии каким-то особым мерцающим светом. Я шел по улицам и декламировал Михаила Кузмина:Когда мне говорят: «Александрия»,
я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем,
мохнатые мигающие звезды
и светлые серые глаза под густыми бровями,
которые я вижу и тогда,
когда мне говорят: «Александрия».
Я шел и видел поэта в его жилете из золотой парчи. И его друга – Максимилиана Волошина в греческой тунике, в сандалиях на босу ногу, с пышной рыжеватой шевелюрой, которую сдерживает золотой обруч.
Красивые черты лица, густая борода…
Челита решила во что бы то ни стало найти Мусейон, от которого – увы! – даже плана не осталось. И побродив по набережной, где торговали кожаными бумажниками, дешевыми браслетами, инкрустированными металлом, который выдается за серебро, чучелами акул и огромными лобстерами, мы отправились на пляж, благо оба мэра выделили день для отдыха.
…Мы шли по длинной, изогнутой линии пляжа. Она полунасмешливо следила за мной, неотрывно, почти нагло чего-то ждала от меня. Я молчал. Кожа впитывала последние тусклые лучи солнца и ласковую вечернюю прохладу. Я чувствовал: тот проклятый шалаш стоит между нами. С какой-то пугающей отрешенностью я смотрел на нее. Я понял, что никогда не смогу дотянуться до нее, никогда не смогу прижаться к ней, избавиться от наваждения того послевоенного вечера, странного шекспировского спектакля и шалаша, в котором наша компания так радостно провела вечер, забыв его навсегда…
«Нет, никогда, никогда, никогда», – шептал какой-то внутренний голос. И вдруг она наклонилась и поцеловала меня – поцеловала с вызовом, прямо в губы. Я задыхался, но ее сильный рот искал мои губы, а ее грешные смуглые руки искали мои…
Банальность ситуации ужаснула меня, но она, угадав мои мысли, неожиданно сказала:
– Ты думаешь, я просто хочу заняться любовью? Господи! Да я объелась уже всем этим… И ты…
Нервный насмешливый смех прервал ее.
Я понял: наши безудержные бестолковые чувства пробили проход к какому-то тайному знанию. И что эти знания – за пределами видимого и понимаемого…Я бросился в море, долго плавал, так что Челита стала окликать меня. Волны накрывали с головой, пока я выходил на берег. Челита была завернута в черную простыню, точно безумие водрузило над бушующим морем свой стяг. Издали ее можно было принять за арабку.
Простыня тут же захлопала на ветру. И мне казалось, это хлопанье заглушает шум моря и ветра. Впервые я видел Челиту взволнованной. Она прильнула ко мне.
И в эту минуту ничто не было так странно, как моя нагота на ветру. Все было так, будто я покинул землю, тем более что теплый шквальный ветер дул призывно.
И здесь, на берегу моря мы «сожгли корабли». Я хотел понять: страшно мне или я действительно люблю ее. Любил всю жизнь. И только боюсь: не смеется ли она надо мной? И вместе с тем в каждом из нас билась радость, более сильная, чем любое желание. Радость, в которой мы утопали, была настолько велика, что мы не могли говорить друг с другом, мы были в полном изнеможении. И ждали только одного: подарить друг другу свой последний вздох. Она была нагой, растрепанной, с впавшими глазами, но глаза эти были прекрасны.
Мы любили и страдали. И горько наслаждались своим страданием. То, что каждый из нас хотел сказать другому, было соразмерно пустоте вокруг нас.
Мы были обнаженными, чувствовали себя такими, жар любви окончательно раздел нас, наконец мы сжались калачиком на песке. И тут она не выдержала и сказала трагикомическим тоном разочарования:
– Мне слишком плохо, чтобы говорить…И я понял, что нам ничего не удастся, даже любовь.
Она вдруг пожаловалась, что ее лихорадит. И мы вернулись домой.
Разошлись по разным комнатам, я припомнил мелкие морщины обиды на ее лице. И мне стало жаль ее.
Не раздеваясь, я бросился на кровать, мгновенно куда-то провалился. Мне привиделось, будто мы где-то в джунглях, Челита в рваной набедренной повязке плывет по широкой реке, полной аллигаторов. Почему-то сверху, словно с дерева, я видел, как на ее пути расстилается водная гладь, а в воде снуют взад-вперед зеленые аллигаторы. Их легко было разглядеть сквозь прозрачную, как стекло, поверхность воды. Я видел, как по лицу Челиты пробегают ужас и отчаяние. Ее рыжие волосы волочатся сзади и рассыпаются по плечам всякий раз, когда она поднимает голову. От жалости и горя мне захотелось закричать, но голос пропал. И тут я бросаюсь с какой-то немыслимой высоты в воду, чтобы ее спасти. Я несу ее, не ощущая холода воды на своих плечах, мои ноги почему-то прочно стоят на твердой спине аллигатора: я скольжу по воде, точно серфингист, катающийся на длинной доске по гребню волны, скольжу сквозь тени высоких деревьев, белых цветов и свисающих лиан. Впереди появился небольшой, нависший дугой над рекой деревянный мост. Я не понимал, как мне удалось поднырнуть под мост и как река превратилась в кровать, на которой я лежал, а джунгли – в гостиничный номер. Но несмотря на смену картин, в сердце моем продолжало жить и петь, словно струна рояля при отжатой педали, чувство сладкой боли и гордости, которое я испытал, спасая Челиту во сне.
Мне казалось, я полюбил ее.
Я и раньше был влюблен, но то, что происходило сейчас, было ни на что не похоже. Эта любовь была сильнее. Она не знала границ. У нее не было географии. Я находился внутри сна и одновременно вне его…
Я бросился немедленно сообщить ей об этом. Как никогда я был искренен и решителен. И мой странный эмоциональный порыв только придавал мне силы.
В коридоре стояла блондинка в белых брюках, белой завязанной на животе рубашке и курила. Она посмотрела на меня и вдруг спокойно произнесла на русском языке:
– Вашу подругу увезли в больницу.
– Что? – крикнул я.
Она утвердительно качнула головой.
Я знал, что в гостинице полно русскоязычных израильтян. Что поездки в Египет относительно дешевы, а ивритоговорящие граждане страны побаиваются этого маршрута, и потому почти все гостиницы в этом районе забиты моими бывшими и нынешними соотечественниками.
– Что с ней?
– Просила вам передать – змея укусила. Боюсь, вы ее не застанете в живых…
«Сколько же времени я спал?» – подумал я со злостью на себя, на свой сон. В душе ничего не осталось от сладкой боли и гордости, а было одно отчаяние, точно аллигаторы сожрали не только Челиту, но и меня самого. И вообще, что могло случиться за это время?
– В какую больницу ее отвезли? Почему не разбудили меня?
Но она отвернулась куда-то к окну и продолжала курить, как будто меня не было. Я смотрел, как дым кольцами поднимался к потолку. Его извилистый путь казался мне образом бегства от проблем и невзгод. Дым переносил меня в мир, где все потребности были удовлетворены, все заботы исчезли.
– Садитесь с нами в автобус, – сказала она неожиданно. – Мы ее навестим всей группой, может быть, вам повезет.
«Повезет, не повезет…» – звенело в ушах.
Я выскочил на улицу. Двери автобуса были закрыты. Я нервно стал ходить по тротуару, удивляясь, как все спокойно вокруг, как ничего в этом странном городе не реагирует на исчезновение Челиты.
И вдруг я увидел знаменитую, тысячекратно запечатленную в литературе и иконографии сцену. Октавиан хотел показать римскому народу Клеопатру. «Мужайся, женщина, – сказал император, – и будь покойна, тебе не сделают зла!»
И она почуяла: смерть близка. Она была абсолютно хладнокровна, когда поняла, что должна проститься с могилой Антония. И в то же время чувствовала, что сходит с ума. Из-за слабости ее несли на носилках. Потом упала на гробницу возлюбленного. Заплакала, запричитала:
– Не выдавай свою супругу живою, не допусти, чтобы во мне триумфатор повел за своей колесницей тебя… Все, о чем думала, утекло… Но укрой, схорони меня рядом с собою… Из всех бед, выпавших на мою долю, не было горше и тяжелее, чем жизнь без тебя…
Угольно-темная туча чернила небо… Закрывала небо и свет… Превозмогая охватившее волнение, вылила вино, возложила венки, в последний раз поцеловала надгробный камень.
Хотела закалиться против боли…
Ребенком она любила солнце. Сколько помнит себя – шла в свет солнца. Закрывала глаза. И сквозь веки оно было красным…
Но что есть более солнечное, чем красная кровь?
…Ее одели в красные одежды, возложили на голову царскую корону…
История была какая-то сложная, по-восточному извращенная. Роскошный ужин. Царские покои. Корзина с фруктами. Укол змеи и падение в пустоту неба…
Слезы катились по ее щекам; она держалась все с тем же самообладанием и с тем же погребальным видом.
И слезы ее производили чудовищное впечатление.
Она умирала и грезила…
Казалось, сейчас поднимется и скажет:
– Мне лучше…Сколько я ни всматривался в даль памяти, вместо лица Клеопатры неотступно видел Рыжеволосую Венеру.
Дверь автобуса открылась, и туристы, которые собрались возле, один за другим скрывались в его чреве. Я еще какое-то время постоял на улице.
– Ну идите же… – махнула рукой женщина в белом. – Уже отправляемся…
На мгновение у меня возникло сильное предчувствие, что я впутываюсь во что-то неотвратимо-разрушительное.
– Поехали…
Я вдруг ощутил странное чувство неизмеримого голода, в котором был привкус еще одного чувства – страха, от которого само основание любви к ней шаталось в моем сознании.
Одно место в самом конце автобуса было свободным. Я сел, хотя меня переполняла жажда движения. Рядом со мной сидел седой усатый джентльмен с трубкой в зубах. Курить в автобусе не разрешалось, и он то и дело вынимал трубку и тоскливо постукивал по ней пальцем.
Я смотрел в окно. К вечеру город был одержим манией величия. Освещенные мягким земным светом тела домов, казалось, соприкасались, словно вырвавшиеся на свободу силы природы. Бронзово-зеленоватое солнце отливало металлическим блеском.
Что-то хлопнуло.
«Лопнула трубка у соседа», – решил я. Трубка лопнула и развалилась. Небольшая катастрофа между зубами. Но тут я увидел, как губа моего соседа отлетела в сторону. В голове у меня проскочило, помню, много мыслей, в то время как губа летела куда-то к потолку, затем ее догнало несколько ушей, а потом все это упало в угол, у окна. Я даже услыхал, как губа шлепнулась об пол. Там она лежала оторванная. Верхняя губа.
Здоровенный ее кусок с усами. Точно забрел в психушку…
Мир вокруг выгибался.
Хотелось вырваться и закричать от ярости и отчаяния, и я попытался выбить окна. Меня переполнял страх, а тут еще какой-то тип душил панка, обвешанного туалетными цепочками и в штанах из пластика, мужчина, одетый римским папой, ставил на колени парня в армейской куртке, на которой было написано: «Ленин жив, Ельцин здоров». И самое ужасное – та женщина в белом… Она упала на спину, и когда я над ней наклонился, выскользнула из трусиков, но чтоб подчеркнуть свою скромность, успела заколоть срамные губы булавкой.
Я был поражен цветом – ярко-красным.
Казалось, глаза проникли под кожу.
Была тяжесть от тошноты.
Изнемогал, падал вниз – никак не мог достичь пола.
В следующую минуту я разговаривал с каким-то мужчиной, у которого непрестанно съезжала на сторону голова…
Да, тот еще город!Страшной силы взрыв потряс автобус. Позже будут разбираться, как же это террористы сумели проникнуть в него и оставить там заряд, но сейчас все вдруг передо мной погасло. Вокруг была совершенно очевидная темнота, материальная, но ненастоящая…
Уже в больнице темнота сменилась белесым туманом.
Не было звука.
Не было запахов. Какие-то странные картинки прошлой жизни. Дорога в Вифлеем.
Буквы перед глазами: «Город хлеба».
Тут же появился араб в скуфье. Огорченно машет головой: «Город мяса!»
Так хлеба или мяса?
Палестинский полицейский в черной одежде, смотрит хмуро, неприязненно. И он прав, к чему мне, еврею, в церковь Рождества? Все целуют место, рядом с которым написано, что здесь родился Иисус. Падают на четвереньки и целуют. Я стою как истукан. И Челита стоит.
– Пойдем в машину, – говорю.
– Зачем? – спрашивает. – Там, в машине, от жары спеклись яблоки.
Перед отъездом бросил в мешок яблоки, а они спеклись.
Выходим. Два араба кричат, дерутся. Один хватается за нож…
– Здесь, у храма, – кричу, – нельзя…
Челита вяло отмахивается:
– Можно, все можно… Две тысячи лет назад было то же самое… Он, Иешуа, почему изгонял торговцев из Храма?
– Безобразничали…
– Точно…Какая-то женщина в белом наклоняется надо мной. Замечаю: длинноногая, узколицая, с каштановой гривой и карими миндалевидными глазами – элегантное существо женского пола.
– Как вы себя чувствуете? – спрашивает она на чистейшем английском.
Отвечаю на таком же:
– Превосходно!
На ее фантастически очерченных устах улыбка:
– Соотечественник?
– Да.
Какие-то сказочные звуки. Стоило разорваться на клочки, чтобы услышать эти звуки. И тут до меня дошло: «Это я, человек совершенно беспомощный в иностранных языках, говорю по-английски… никто другой…»
Я стал ощущать гипнотическое благоухание нездешних духов. Все залил свет. Это мой вариант рая: тишина, благоухание, длинноногая красавица и я, разговаривающий по-английски.
Ну, конечно, это же знают медики всего мира: удар по голове – и вы полиглот. В человека попадает молния, он чудом остается в живых и неожиданно для себя и окружающих свободно говорит на трех европейских языках.
Пенсионера прижало прицепом грузовика к забору, сильнейший удар пришелся по голове, и на следующий день он заговорил по-немецки.
После тяжелой болезни девочка вдруг заговорила на шумерском языке, который существовал в III веке до нашей эры.
Больная после инсульта, позабыв родной русский, начала изъясняться на иврите. На иврите!
Какое счастье!..
А если и я – головой об мостовую? Господи, сколько полезной информации услышит от меня мэр города!..
Подруга Челиты, проснувшись утром, к своему изумлению обнаружила, что говорит на иврите с южноафриканским акцентом, хотя никогда не бывала в Южной Африке. Но ведь мой случай – легче. Я уже живу в Израиле. Я даже член муниципалитета…
Так почему же английский?
В школе я с трудом дотягивал немецкий.
В институте мне предложили на выбор – английский, немецкий, испанский. Нас, троих безъязыких невежд, потянуло на испанский – наша преподавательница была сделана из того, что увлажняет сны молодого человека.
– Все будет хорошо, – говорит красавица шепотом, но очень отчетливо и толкает перед собой тележку. Мне нравится ее шепот, хотя он гармонировал скорее с ее лицом, нежели с сообщением.
– Куда вы меня, сестричка?
– Врач сказал в морг, значит в морг.
Итак, взрыв в автобусе. Сильный удар в голову. Мутация сознания. Английский язык…