женишка"... Теперь опять улыбается Филиппов и хмурится Федор Михайлович...

И все из-за этого глупого, бестактного болтуна! Мне думалось тогда, да и теперь

тоже думается, что в присутствии такого писателя, как Достоевский, не только

нельзя было говорить пустяков или пошлостей, но даже думать о чем-нибудь

92

вздорном было стыдно, грешно; a NN, торопливо глотая сушку за сушкой, как ни

в чем не бывало бормотал мне с умильными взглядами:

– Что это какая вы нынче сердитая? И разговаривать не хотите. Делать

нечего, я уйду... Ух, какие у вас сегодня руки горячие! Что это у вас, лихорадка, должно быть?..

Терпение мое истощилось, и я со злостью и заикаясь почти прокричала

ему:

– Оставьте меня в покое, пожалуйста! Разве вы не видите, что вы мне

работать мешаете?!

NN благополучно исчез.

– Какой красивый молодой человек!
– не без коварства пустил ему вслед

Филиппов.

– Пренахальненький человечек!
– заметил Федор Михайлович, как бы в

подтверждение моему восклицанию.

И когда Филиппов ушел и мы остались вдвоем в ожидании корректуры,

Федор Михайлович встал и, пододвинув свой стул к бюро, за которым я работала, обратился ко мне с вопросом:

– Ну скажите мне, что вы здесь делаете? Знаете вы, зачем вы живете?

В первую минуту я растерялась от неожиданности, но, кое-как овладев

собой, я отвечала, что приехала в Петербург учиться.

– Чему же вы здесь хотите учиться? И где?..

– Хочу высшего образования... А учусь с помощью книг. Я хожу в

Публичную библиотеку.

– Но зачем вам это высшее образование? Думали вы об этом?

И в голосе и в лице у него было при этом что-то язвительное: он не только

как будто допрашивал, но и судил, обличал...

Я молчала. Сказать ему, что высшее образование дает высшее счастье - он

скажет: "А думали вы, что такое счастье?" Я думала, но не сумела бы ответить, и

все ответы казались мне теперь непроходимо глупыми, особенно после этого

глупого приключения с NN. Но, в конце концов, я все-таки ответила и даже

сказала самую сокровенную мою мысль.

– Я хочу писать... заниматься литературой, - робко пролепетала я. И - к

удивлению - Федор Михайлович не засмеялся.

– Вы хотите писать? Во-от что!
– протянул он.
– О чем же вы хотите

писать? То есть что именно: роман, повесть или статью какую-нибудь?

– Я люблю психологическое... внутреннюю жизнь, - бормотала я, боясь

взглянуть на него и чувствуя себя совершенною идиоткой.

– А вы думаете, это легко: изображать внутреннюю жизнь?

– Нет, я не думаю, что это легко. Я потому и учусь... и готовлюсь.

– Писательниц во всем мире только одна, достойная этого имени!
–

значительно продолжал он.
– Это Жорж Санд! Можете ли вы сделаться чем-

нибудь вроде Жорж Санд?

Я застыла в отчаянии. Он отнимал у меня всякую надежду на

будущность... И, не помня себя, точно во сне, я бессмысленно повторяла ему:

– Я хочу писать!.. Я чувствую потребность... Я только этим живу!

93

– Вы только этим живете?
– серьезно переспросил он.
– Ну, если так, что ж, и пишите. И запомните мой завет: никогда не выдумывайте ни фабулы, ни интриг.

Берите то, что дает сама жизнь. Жизнь куда богаче всех наших выдумок! Никакое

воображение не придумает вам того, что дает иногда самая обыкновенная,

заурядная жизнь! Уважайте жизнь!

V

Федор Михайлович не раз потом возвращался к той же теме. Он то

указывал мне, как не надо писать эссенциями, как пишут современные писатели-

народники, то предлагал мне сюжеты для повести или романа.

– Никогда народ не говорит так эссенциями. Народ говорит таким же

языком, как и мы. И может быть, на дюжину слов скажет одно забористое. А у

них сплошь вся речь такими словами усеяна. И выходит фальшиво, ни на что не

похоже.

– Хотите, я вам дам чудесный сюжет?
– с увлечением говорил он.
– Я

сейчас встретил одну мою старую знакомую - девицу лет тридцати - и просто не

узнал ее: помолодела, цветет и так вся и сияет. "Я, говорит, замуж на днях

выхожу!" Вот вам богатый сюжет. Займитесь психологией старой девушки - из