бедных гувернанток... Вечная зависимость от других, посторонних, вечная забота

о куске хлеба - и вдруг такое счастье: свой собственный угол, свое хозяйство, свои дети... полная свобода... Словом, совершенно новая жизнь!

Но меня совсем не манил такой сюжет, и мне хотелось писать по своим

собственным сюжетам. Да и сам Федор Михайлович высказывал потом иные

взгляды на эту якобы "полную свободу".

– Брак для женщины всегда рабство, - говорил он мне однажды.
– Если она

"отдалась", поневоле она уж раба. Самый тот факт, что она отдалась, - уже

рабство,: и она в зависимости навсегда от мужчины.

– Будьте историком!
– советовал он в другой раз.
– Ни одной еще женщины

не было. Сколько славы!

– Хотите вы быть истинно образованной женщиной?
– спросил он меня

однажды, как всегда внезапно (мы читали с ним в это время корректуру статьи Н.

Н. Страхова о "Философии истории" Целлера) {12}.

– Конечно, хочу!

– Идите в Публичную библиотеку, спросите себе "Отечественные записки"

1840-1845 годов. Там вы найдете ряд статей по истории наблюдений над

природой. Это - Герцена. Хотя он потом, когда стал материалистом, отказался от

этой книги, но это - лучшая его вещь. Лучшая философия не только в России, - в

Европе. Сделайте, как я вам говорю, - вы будете мне потом благодарны {13}.

Я сделала, как он меня научил, и, конечно, была ему благодарна.

С тех пор - я не могла не заметить - Федор Михайлович видимо занялся

моим "просвещением".

94

– Подождите, - говорил он, - вот настанет опять зима, я познакомлю вас с

моими друзьями-литераторами, и мы будем устраивать литературные,

поэтические вечера...

Он хотел теперь знать, что я читаю, с кем видаюсь, какого держусь

"направления".

– Что это вы все носитесь с "либералами"?
– с иронией указывал он на

книжку "Отечественных записок", только что взятую мной по дороге из

библиотеки.
– Читайте лучше Погодина, Карамзина, Соловьева...

– Всё начиняете себя чужими мыслями!
– ядовито восклицал он опять,

заглядывая в книгу, которую я читала.
– Ну, что тут хорошего - жевать эту жвачку, хотя бы разлиберальную?! Возьмитесь-ка лучше за математику, да и прите годика

три! Думать по-своему станете, уверяю вас.

Ничто не проходило для него бесследным и незамеченным - раз обратил

он на вас внимание. И по временам мне казалось, что я нахожусь как бы под

непрестанным надзором его художнической проницательности. И не скажу,

чтобы это было всегда приятно... Художник-наблюдатель смахивал иногда да

духовника-инквизитора.

Так, по крайней мере, мне казалось тогда.

Даже костюм мой подвергался его строгому обзору и осуждению. Так я

помню, как он, насмешливо вертя в руках мою лаковую "Wienerhut" {венскую

шляпу (нем.).}, допрашивал меня, "какое направление доказывают эти шляпы

современных девиц".

– Что это, знамя, что ли, у вас? Или пароль?

Шелковый дождевой зонтик мой казался ему непростительным

щегольством и подозрительным образом и мыслей и жизни.

– Шелковый, настоящий!
– с упреком восклицал он.
– Откуда вы деньги

берете? Я всю жизнь мечтаю о таком зонтике - и все купить никак не могу. А вы

щеголяете, точно у вас ренты какие! Разве есть у вас ренты?
– Он пристально, строго смотрел на меня, выжидая ответа.

– Нет, Федор Михайлович, никаких рент у меня нет. Но что же мне делать,

если я люблю изящное?.. Я лучше несколько дней обедать не буду, а уж

бумажного зонтика не куплю.

– А я вот купил. Тяжелый он, правда... Вам, пожалуй, его и не снести, -

уже смягчаясь, снисходительно прибавлял он.

– ----

Раз, помню, я опоздала.

Н. А. Демерт, Н. С. Курочкин и Г. И. Успенский взяли меня с собой

смотреть встречу персидского шаха из окон редакции "Петербургского листка"

(на Казанской площади). Всем нам было удивительно весело. Писатели острили и

над шахом, и над встречей, и над самими собой. Редактор "Листка", Соколов, ребячился, как маленький: сделал из бумаги огромнейшее знамя, - вроде змея, которого запускают уличные мальчишки, - и, разрисовав его персидскими львами