французски.
– - (Ред.)} <...>

Мы уже говорили, что Жуковский любил употреблять в разговорах и

письмах это изречение и повторял его часто, хотя в несколько измененном виде:

"Всё в жизни есть средство" -- то к прекрасному, то к добру, то к счастию, то к

великому. Мало-помалу он пришел к убеждению, что надобно исключить из этого

афоризма слово "радость" и под словом "всё" разуметь горесть, указав желанною

целью жизни не только веру, но и терпение. За несколько часов перед смертью он

подозвал к себе маленькую дочь свою и сказал ей: "Поди скажи матери, что я

нахожусь в ковчеге и высылаю ей первого голубя: это моя вера; другой голубь

мой -- это терпение". Уже поздно вечером он сказал теще своей: "Теперь остается

только материальная борьба, душа уже готова!" Это были его последние слова75.

<...>

Если внимательно рассмотреть всю поэтическую деятельность

Жуковского, то нельзя не прийти к заключению, что он был преимущественно

поэтом личного чувства и, даже принимаясь за переводы с иностранных поэтов,

он выбирал те произведения, которые подходили к душевному его состоянию в

данный момент, и зачастую видоизменял содержание, согласуя его с тем, что сам

пережил. Схватывать явления жизни он не умел и мог произносить суждение

лишь там, где дело касалось искусства или прекрасного в природе. Жуковский не

обладал ни знанием людей, ни практическою мудростью. В деяниях людей он

инстинктивно угадывал сторону добра. При чрезвычайной доброте и благодушии

поэт деятельно не противодействовал злу, не выходил борцом против него, а

сторонился и как будто не замечал его. Презрение к недобрым людям он выражал

тем, что как будто не знал о их существовании.

Встречаясь с людьми, мало придававшими значения церковности, но в то

же время признававшими превосходство евангельского учения, Жуковский

никогда не имел повода подвергать их воззрения критическому анализу. Для него

религия была делом чувства, стремлением к добру -- к выполнению добрых дел.

Он верил в простоте сердца, и вера сама по себе, не по догматическим формам,

укрепляла его. Самые догматические формы и приемы религиозных фанатиков

его не интересовали, и он совершенно не замечал всех махинаций

фарисействующей братии.

Когда Жуковский, вследствие женитьбы своей и поселения на берегах

Рейна, попал в круг людей, анализировавших религию как бы при помощи весов и

микроскопа -- и поставивших мелкие и узкие результаты свои основами веры, --

поэт сначала поддался такому направлению. Исповедовали то все дорогие ему,

добрые люди, искренно убежденные в своей греховности, честно и

самоотверженно ведшие пропаганду своих несомненно добросовестных

воззрений. Но когда в Жуковском проснулось сомнение в истине такого

направления, когда ему стало ясным, что он погрешил против своего Бога, -- то в

окружавших его людях он не нашел ни понимания, ни поддержки и был тем

глубоко несчастлив. В это же время он сошелся ближе с Гоголем, которого

тревожили те же религиозные сомнения. Малообразованный, с спутанными

воззрениями на веру, Гоголь не мог внести успокоение и ясность в душу

Жуковского. Все более и более впадая в мистицизм, он возбуждал и в поэте один

внутренний разлад и внутреннее недовольство.

Но наконец Жуковскому удалось сделать усилие над собою, и он

вернулся, таким образом, к простоте веры своих молодых лет. Ему казалось, что

он, при ее помощи, счастливо избегнул скал и подводных мелей. Таково было

убеждение нашего друга, когда он достиг 68-го года своей жизни, с телом

ослабевшим, с опасностью ослепнуть. Поэтическое призвание его было

выполнено -- он сам приготовил к изданию все свои труды, -- оставалось

закончить некоторые педагогические работы и перевод "Илиады". В это время

стало изменять ему зрение. В темном покое слепой поэт ощутил воскрешение

прежних образов с большею силою и яркостью, и его "Агасфер" должен был

показать, как поэт, сквозь годы скорби и несчастия, может доходить до ясного