– Аналоги, - кивает Нару.
– Конечно. В критической ситуации - а для тебя предстоящее заседание, несомненно, таково, - человек забывает о логике и действует привычным ему образом. Потому осторожность и сдержанность - твое главное оружие. Потребуются немалые усилия, чтобы переломить предубеждение, невольно существующее в умах.

Усмехаюсь.
– Скромность и осмотрительность, я понял.

– Далее, - воздевает он палец поучающе.
– Кроме сторон, свидетелей и судей, в Небесных палатах не может говорить никто. Тебе придется действовать самостоятельно. Отвечать на вопросы, даже самые неприятные. Мой второй совет - избегай говорить "нет". Любой отказ от ответа производит дурное впечатление. Если ты посчитаешь, что дело коснулось чего-то чересчур деликатного, обходи острые углы и пользуйся любой возможностью иносказаний, но не отмалчивайся. И ни в коем случае не лги.

И не собирался. Опасное это дело. Честность - лучшая политика. Правду, ничего, кроме правды... но не обязательно же всю?

– И напоследок, - Нару отодвигает чашку.
– Есть небезопасные моменты твоего прошлого, которые неизбежно всплывут в ходе разбирательства. Например, обстоятельства твоего брака. Никто по доброй воле не поверит в такой рассказ сразу и не станет относиться к тебе лучше, если поверить все же придется. Поэтому обдумай формулировку заранее.

– Мне тоже ни к чему репутация смиренной жертвы насилия, - признаюсь хмуро.
– Говоря витевато, "полковник Эйри решил заключить со мной брак с целью загладить свою вину за недостойное обращение". Ни слова неправды в этом нет.
– И все равно слова горчат на языке.
– Черт, этот брак официально признали обе стороны, ваша и наша. Из-за него меня отправили сюда. Не знаю, как в вашей стране, но в нашей закон обратной силы не имеет. И он отнял у меня всю предыдущую жизнь, - замечаю без обиды, просто констатируя факт.
– Я могу за это, скажем, требовать юридического возмещения с семьи?

– Будь ты кем угодно, кроме барраярца, и я бы не колебался с ответом, - постукивая пальцами по столу, отвечает Нару.
– Но ты представитель враждебной стороны и пленный. Тут возможна масса вариантов, вплоть до принудительной депортации...

Где были эти добрые люди с их идеями, когда я был согласен освободиться от этого родства ценой собственной головы? А теперь, разумеется, заманчиво все вернуть в состояние как было, а меня отдать полиции, словно мелкого карманника. И дисбаланс выправлен.

Отворачиваюсь, проглатывая внезапную горечь.

– ... И это - лишь один из возможных поворотов; не самый худший, - договаривает Нару..

– Худший - это обвинительный приговор?
– спрашиваю прямо.
– И каковы мои шансы?

– Полагаю, - после долгой паузы, наконец с явным сожалением отвечает, - чуть больше половины, как это ни пессимистично звучит. Ситуация слишком беспрецедентна. Я до сих пор надеялся, что юный Эйри снимет обвинения: этот суд всем сделает только хуже.

– Всем?
– уточняю.

– Да, - объясняет Нару, - потому что даже если тебя признают невиновным, то к исправлению допущенной ошибки приговорят сына Иллуми.

– Если не будет найдет тот, кто обманул его?
– зачем-то уточняю. И так ясно, что не будет. Полиция убеждена в том, что убийца - это я, другого не ищет и победоносно закрыла бы дело, не выдерни мой Старший меня у них из-под носа. Нанятый Иллуми детектив исправно приносит счета и бумаги, но с подозрениями в адрес истинного виновника и у него негусто. А Высокий суд, как объяснил мне Иллуми, не занимается прозаическим следствием, а исключительно применяет свою небесную мудрость к разрешению семейных споров гем-лордов.

– Боюсь, что так, - кивает Нару.
– Не думаю, что Лерой сможет отделаться отеческим порицанием. Может быть, наказание само по себе и не будет суровым, но на многих перспективах его карьеры можно будет поставить крест. Иллуми на сына рассержен чрезвычайно.

"Значит, ни сыну, ни мне Иллуми так до конца и не простит необходимости наказывать родную кровь", договариваю мысленно. Карьера молодого Эйри, признаться, меня не волнует. Руки-ноги будут целы, в семье останется, и ладно. У кого в молодости не было совершенных по глупости грехов?

– А если виновным?
– спрашиваю прямо.
– Расстреляют или чего похуже?

Нару на секунду отводит взгляд.

– У нас не принято мучить перед смертью, - и если это и утешение, то оно слабое.
– Но снисхождения тебе не окажут. Война еще свежа в памяти, ты сам это понимаешь.

Рассказывайте мне про цетагандийское милосердие, как же. Ну да не в этом дело. Хуже другое.

– И необходимость... исполнить этот приговор тоже ляжет на моего Старшего, так?

– Не нужно призывать к себе беду, - отвечает Нару сурово.
– Никто не может заставить Иллуми стать палачом. Но и вывести осужденного из-под удара Старший не сможет: с того момента, как суд произносит приговор, его абсолютная опека заканчивается.

Не сомневаюсь, что не сможет. Но ведь попробует, как пить дать! Или нет? Я не знаю, что окажется больнее - если он смирится и отдаст меня моей участи или если не станет и попытается пожертвовать собой. И проверять этого не хочу... Я сижу, погрузившись в молчание, и деликатный цет не беспокоит меня вопросами. А если...