– А если этот преступник... нагло возьмет и сбежит после приговора, не получив по заслугам?
– самым легкомысленным тоном интересуюсь, хотя в душе что-то неприятно щемит.
– Вина будет на Старшем, и он пострадает?

– Да ты законник!
– Гем смотрит на меня, едва заметно улыбаясь.
– Тогда слушай. В случае, если Старший сознательно, - чуть подчеркнув голосом, объясняет Нару, - попустительствует подобному, он может и скорее всего лишится своего статуса за злостное нарушение семейных обязательств и намеренное непочтение к решениям Высокого суда. Если же это происходит против его воли, он выплачивает пеню истцу семейным имуществом и принимает все усилия к отысканию беглеца. И когда отыщет - подвергнет наказанию. Я достаточно подробно объяснил этот теоретический вариант?

Уж не намекает ли он, что исчезни я - главный возмутитель спокойствия, - и всем будет только лучше? От громкого протеста меня удерживает лишь подозрение в том, что старый лорд прав...

– Совершенно теоретический, - киваю хладнокровно, закрывая тему.
– У вас непростые обычаи, милорд. Впрочем, что может быть естественнее для светский беседы за чаем, чем разговор о культуре, обычаях и воспитании. Они такие разные в наших мирах.

– Да, разница между вами колоссальна, неудивительно, что разряды гремят с завидной регулярностью, обжигая обоих.
– Нару берет со стола ножик и принимается чистить яблоко.
– Если даже завтрашний суд тебя оправдает, чего я искренне желаю, меня тревожит ваше будущее. Вы уже говорили о нем?

– Говорили, и не раз, - пожимаю плечами, - никакой определенности. И изрядная доля тревоги.

– Нет большего ужаса, чем ужас перед неизведанным грядущим, - наставительно комментирует он.
– Особенно том, что будет строиться чужими руками.

– У меня... довольно болезненный опыт недавнего прошлого.
– осторожно.
– С чего мне считать, что будущее окажется благосклоннее?

– Ты переносишь впечатления достаточно короткого периода на долгую жизнь впереди, - чуть грустно улыбается.
– Как человек, боящийся потревожить недавно зажившую рану. И я, пожалуй, согласен с Иллуми, которого тревожит твое состояние в этом отношении. Скажи, исчезни завтра все внешние проблемы - и ваша взаимная радость лишилась бы всех пятен?

– Тогда мы смогли бы решить, как нам жить дальше, - соглашаюсь.
– И если в конце концов я встал бы на собственные ноги, нас с Иллуми связывало бы только... чувство, а не забота сильного о беспомощном. Это было бы проще.

– Независимость обоюдоостра, - замечает гем, отрезая ломтик.
– Однако редко равновесна. Упрямства и твердости в тебе чрезмерно, и тебе придется их смирить, чтобы не огорчать Иллуми лишний раз. Заметь как-нибудь на досуге, кто из вас более изменился, и многое прояснишь в расстановке сил.

– Оба изменились, - мотаю головой, - просто Иллуми вы знали раньше, а меня, к вашему счастью, нет.

– Я вижу результат, - мягко возражает он, но об эту мягкость можно голову разбить, пытаясь пробиться.
– Он желал твоей покорности, а покорился сам. Желал покоя - и радуется тревогам. Не собирался изменять приоритеты - но сейчас семья вправе сердиться на него за пренебрежение. Придется признать, что в лобовом столкновении дикие гены сильнее изысканного набора, - с ноткой грусти.
– Ты можешь быть неправ, но Иллуми уступит, памятуя о твоей зависимости и виня себя за нее.

Я сам не заметил, как отставил бокал и принялся вертеть в пальцах вилку.
– Но я не хочу его менять. И побеждать его тоже не хочу.

– Таков недостаток мужского партнерства, в котором роли не распределены изначально, либо претерпевают серьезные изменения, - Нару опять начинает читать лекцию.
– Рано или поздно возникает потребность определить, кто же хозяин положения, и в данном случае вы этой ролью перебрасываетесь. Чаще ловишь ты. Как ты ею пользуешься - вопрос отдельный, и я не думаю, что ты намеренно корежишь привычки и черты Иллуми; скорее, подгоняешь под себя, а он уступает, где может. Наоборот, полагаю, то же самое, разве что реже, по причине твоего упрямства.

– И что же делать?

Отложенное на тарелку яблоко понемногу начинает темнеть.

– Вам обоим нужно, наконец, утихомирить инстинкт главенства. После этого накал страстей несколько поуменьшится, и меняться вы станете медленнее, выигрывая время на адаптацию. Политика разумных уступок, через раз, тщательно ведя счет, - хитро улыбается.
– Научиться доверяться друг другу - это, пожалуй, главное, что вам с Иллуми следует сделать.

Да, кстати. Если я не хочу вновь сшибиться с Иллуми в споре за то, кто главнее, сильнее и вообще отвечает в нашем - нашем!
– доме за безопасность, то мне вероятно, следует поспешить. Я невольно кошусь на хроно, старый лорд замечает этот взгляд, но, кажется, не обижается. Поэтому, откланявшись со всей возможной вежливостью, я добираюсь до поместья Эйри быстро и без приключений.

Иллуми в умопомрачительной новой прическе ("Спать буду на валике", серьезно поясняет он) не оправдывает моих опасений насчет споров и выяснения отношений. Он непривычно тих и спокоен, словно хитрое плетение косы, как сеть, удерживает и вспышки его неукротимой натуры. А может, он просто втайне тревожится за завтрашнее, как и я сам, но ни за что в этом признаваться не хочет. Завтра, в это же самое время, все уже закончится, и эта мысль дергает меня, словно зеленого новобранца перед боем.

Вечер обещает быть тихим, но эту тишину, точно фейерверк, взрывает звонок по комму. Сравнение не случайно, ведь над пластиной комм-пульта красуются физиономия и плечи Фирна, укутанного в столь переливчатую накидку, что впору заподозрить в ней живущую собственной жизнью полуразумную тварь вроде хамелеона. Поистине, от такой красы и ослепнуть недолго.