Двадцать пятого июля о борт нашего линкора разбилась огромная пятилитровая бутылка шампанского. Глядя на это «варварство», по своему выражению, Скорпион сетовал, дескать, «на что извели такую дозу восхитительного напитка». Нас посетил генерал из штаба со своей свитой. Он походил по стапелям, пококетничал с госпожой Занкль, но внутрь корабля заглянуть не решился, зная, что это плохая примета. Потом прикатили трибуну и добрых полчаса толкали речи. Слава богу, мои стрелки вели себя достойно и терпеливо отстояли всю церемонию. Правда, в конце к микрофонам продрался какой-то священник, то ли епископ Каллистский, то ли архиепископ Юпитерский, и стал бормотать сущую белиберду. Строй моих солдатиков поколебался, готовый что-нибудь учудить, но я строго зыркнул на первый ряд, и мальчишки резонно решили не испытывать моего терпения.

Наконец, наш линкор поднял клубы пыли и оторвался от холодной палевой планеты, которая едва ли согревается солнцем. Мы легли на круговую орбиту, а затем неспешно влились в снующие потоки внутренних трасс. Через несколько часов линкор очутился в расчетном секторе, коридоре в Солнечной системе, который был чист на сотни миллионов километров. Здесь я мог проверить в полной мере ходовые качества корабля. Но, это завтра, а пока — пусть ребята отдохнут. Я отпустил всех операторов, кроме дежурного — Пака, и, погасив свет в рубке, уселся в свое кресло. В успокоительном полумраке на моем лице играла изумрудная сетка бликов картинки дисплея. Задумавшись и замечтавшись, я совсем забыл о присутствии рядом моего оператора, как вдруг Пак тихо спросил:

— О чем вы грустите, мистер?

Я слегка вздрогнул:

— Что? — Затем закинул руки за голову, вздохнул полной грудью, потянулся и посмотрел на потолок. — Ты знаешь, порой посещают нас разные досужие мысли. Например, пытаешься угадать, что ждет нас впереди, что мы ищем и что найдем в итоге... Но на это вряд ли найдется ответ...

— Почему, мистер? Хотите, я отвечу вам?

Мы ждем далекие пространства. Мы ждем светила непохожие. С их ласковым теплом протуберанцев, что арками вздымаются с подножия. Мы ждем соперника достойного. Мы ждем сраженья грандиозного. Мы ждем забвения покойного на кладбище амбиций флота звездного. Мы ждем бездонной той свободы. Порочной, жадной вседозвольности. Той первозданности природы и пустоты святой первопрестольности. Мы ждем конца, а не начала. Мы ждем последнего дыхания. Мы ищем вечного причала и оправданья мирозданию. Мы ищем то, что не свершилось. Мы ищем то, что не случается. Мы ищем высшей справедливости, что нам по праву причитается. Мы ищем собственной кончины и абсолютной невесомости. Логического следствия причины и образец слепой покорности. И мы найдем великолепие! Миры иные и пространства. И с болью ощутим нелепие всечеловеческого братства. И мы найдем границу жизни. И многие шагнут без принуждения... А после не дождутся тризны, поскольку будет воскрешение.

Теплая волна нежности окатила меня с ног до головы. «Ах, ты мой милый, маленький философ». Я чувствовал, что слезы наворачиваются на глаза, но я не мог приласкать этого мальчишку, поцеловать его в лоб и назвать дорогим мне существом. Ведь в таком случае я никогда не нашел бы оправдания его более чем вероятной гибели. Нельзя быть сентиментальным командиром команды камикадзе, и я отослал Пака из рубки, дабы никто не видел минуты моей слабости.

Трудовые будни не представляли из себя ничего нового. Время уплывало, как крошки теплого прибрежного песка между пальцами. Мне было приятно ощущать этот вечный бег, чувствовать, как с каждой минутой оттачиваются взаимодействия функций корабля и он превращается в опасного странника космических сумерек, всегда готового на ответный смертельный удар. Пока мы летели через всю систему до Плутона, ребята освоились, и каждый закуток отсеков наполнился той неповторимой аурой жизни. Теперь это был не просто линкор — совокупность титановых конструкций и хитросплетения световодов, а хорошо защищенный от бед островок жизни. Но я знал, что неуязвимость наша — мнимая, и мы тоже обречены когда-нибудь погибнуть.

Прибыв на Плутон, мы встали под загрузку боеприпасами. В суете последних приготовлений, которыми команд вал мистер МакКорфи, я узнал от моментально влившегося в местное общество Скорпиона все тутошние сплетни и раздоры, а также был познакомлен с Ирен — новой дамой сердца моего неугомонного искателя приключений. Однако вся эта свистопляска не помешала мне думать в первую очередь о предстоящем походе. Всегда не знаешь, каким местом повернется к тебе судьба, поэтому надо иметь запасной вариант. Лично я предпочитал иметь в запасе кучу денег, причем, не бумажками, а в натуральной форме. Именно эти соображения и привели меня в химический отдел института военных проблем. Признаться, само его существование здесь, на Плутоне, и то, что никогда не сообщалось о направлениях его работы, вызывало у меня некоторые подозрения, но сейчас я не пытался выведать тайны корпуса, а искал одного прохиндея, который был мне очень обязан. Обязан тем, что еще насыщает углекислым газом атмосферу этого мертвого мира. После многочисленных переадресовок я попал в полутемный коридор, по которому струился едва уловимый тошнотворный запашок меркаптанов. В глубине этого тупика, под лампой белого света, процветало тропическое растение вульгарной наружности — с широкими, израненными мясисто-зелеными листьями. Повыше, подле прямоугольника настенных часов, висел портрет в полный рост древнего полководца, кажется, Гитлера, воздевшего вверх руку, увенчанный лозунгом, чей призыв был даже для химика-профессионала прозрачно двусмысленным:

РЕАКЦИЯ НАСТУПАЕТ — БУДЕМ НАСТОРОЖЕ.

Мой знакомый испугался моему визиту.

— Не суетись, я не собираюсь выдавать тебя.

Человек со всклоченными, пепельными редеющими волосами, с иссушенной химикатами кожей натянуто улыбнулся, залез в импровизированный тайник и вытащил колбу:

— Вот.

— Как всегда?

— Конечно, конечно.

Я знал, что он дает мне перегнанный полностью дейтерированный толуол. Получить такой реактив весьма сложно и моя, теперь уже, ампула стоила полтораста тысяч. «Мечта контрабандиста» — так называли это зелье, с помощью которого удавалось обмануть портативные полицейские наркосканеры. Вероятность же более тщательного исследования равнялась нулю. Спрос на этот товар в определенных кругах был огромен. Оставшись довольным, я пожал химику руку и добавил:

— Живи. Пока...

Он судорожно потряс мою ладонь, соображая, что означает мое «пока»: просто прощание или же это намек, но я не стал более задерживаться здесь и вышел вон, оставив его наедине со своими переживаниями.

* * *

В углу мерцал голубой куб галовизора. Я, Рысь да Скорпион, развалившись на койках, занимались тем, чем обычно заполняют свободное время истинные балбесы — лениво потягивали через соломинки коктейли.

Рысь показал пальцем на галовизор и обратился ко мне:

— Ты его знаешь?

Казалось, мы смотрели кукольный спектакль. Однако миниатюрный столик, жесткие креслица около него и фигурки людей, занимающие свои места, были реалистичны. Правда, помех было много — сигнал шел издалека. Поэтому через студию то и дело проскакивали заряды в виде зеленых и красных шнуров света. Камера приблизила картинку, и в углу комнаты возник в натуральную величину бюст мужчины. Он имел европейскую внешность и был немолод. Его манера держаться отличалась нарочитой любезностью. Во всяком случае, не оставалось сомнения, что этот джентльмен, как говорят, себе на уме. На нем был старомодный костюм, снабженный даже галстуком.