Наутро, когда советская фабрика лежала в руинах и по ее остаткам еще ползали экскаваторы, у будущей «стройки века» собралось не менее тысячи киевлян, требуя остановить незаконное и несогласованное с горожанами уничтожение исторической улицы.

Именно с этими горожанами и общался Y. Он действительно проделал все то, о чем говорил некой Валентине Митрофановне (не она ли – тот известный историк и академик ZZZ, по чьим книгам я училась в школе?): юристы работали, городские депутаты суетились, подготовка фестиваля шла.

– Мы хотим остановить процесс разрушения исторического наследия города, – говорил в следующий раз кому-то Y. – Не допустить строительство бизнес-центра и выдвинуть будущий проект благоустройства территории на обсуждение с городом. Этот толстосум вполне может строить, если захочет, как подрядчик, однако обязательно – подчеркиваю, обязательно! – только тот проект, который одобрит город и который не нарушает целостности улицы. Новым проектом должны стать двух-трехэтажные помещения для художественных галерей и театров…

Я искренне восхищалась принципиальностью и деятельным участием Y. «Каков молодец!» – думала с гордостью. Улица эта мне была небезразлична.

Но восхищалась и гордилась до тех пор, пока не услышала, как в одном из утренних же телевизионных ток-шоу Y говорил:

– …Пора меняться, господа!.. Мы, общество, история, да все что угодно – ничего не может навсегда законсервироваться и оставаться в прошлых эпохах. Очевидно, что Андреевский спуск, каким мы его знаем сегодня, давно застрял в девятнадцатом веке. Меня решительно смущает, что там абсолютно и полностью гнилые дома, в которых невозможно жить, неудобная инфраструктура и местечковая ярмарка, которая не красит современную столицу. Уже более чем очевидно, что Киеву крайне необходимы новые современные центры искусств, вообще новые здания и офисы – улица давно требует, чтобы ее «осовременили»…

Когда он это говорил, я как раз завтракала. Поэтому что было мочи швырнула тарелку с яичницей прямо в эту лысую телефизию. А потом еще и смачно плюнула туда же.

– Как ты можешь так беззастенчиво врать?! Так цинично?! Как ты можешь? Зачем тогда эти все Валентины Митрофановны, юристы вкупе с депутатами зачем – ты, кумыс перекисший! – кричала я в лицо Y.

(Тьфу, опять эта высокопарность, которой я заразилась от Y!)

– Успокойся, Лана. Ну угомонись, пожалуйста, – говорил Y совершенно безмятежным тоном Ягве на небесах. – Это меня, может, и не красит, но в реальности я ведь действительно улицу защищаю. За-щи-ща-ю, – еще раз отчеканил Ягве по слогам. – И никогда не дам разрушить твой любимый спуск – никогда, слышишь?

– Мерзавец! – в Y полетела моя громадная подушка.

– Да я, чтобы ты знала, делаю даже больше: финансирую этот фестиваль на развалинах фабрики. Финансирую, слышишь? Плачу свои кровные гонорары, только чтобы он состоялся. Не сам, конечно, нас с десяток таких вот финансистов, но мы на самом деле хотим отстоять спуск. Решительно хотим – и отстоим!

– Циник! – в Y полетела моя вторая громадная подушка. В желании растереть его пальцем в порошок я не остановлюсь ни перед чем.

– Ну ладно тебе, ладно, Ланочка. Ничего же по факту не произошло, ведь верно? Ни-че-го-шень-ки.

– Скотина! – в Y летит плюшевый носорог.

– Согласен! – наконец повышает голос и он.

О, реальный разговор уже начался!.. А то все улыбочки да улыбочки. Покричи, сволочь, искренне, что ты думаешь, я ненавижу фальшь!

– Согласен: скотина!.. Только знай: таких скотин, как я, еще поискать надо. Да – поискать!..

Носорог с легким свистом вернулся домой: в мою физиономию.

– Потому что я и вещаю с экранов все глупости только для того, чтобы быть до-ро-гим!. Ты это понимаешь или нет? И пишу всякую чушь только для того, чтобы быть до-ро-гим! Да, дорогим! С боль-ши-ми го-но-ра-ра-ми – другими словами, если тебе так понятней! – Y возвел руки к небу, изображая размер гонораров, и пока я следила за жете его рук, меня настигла моя первая большая подушка – еле успела уклониться. – А эти большие гонорары, знаешь, как в обычной жизни называются?! День-ги! День-ги!! Слышишь? Деньги, которые я потрачу на свое усмотрение!.. На тебя! На себя! На фестиваль этот!.. И еще на двадцать таких же или других. Так-то! А ты тут кипятишься – «циник», видите ли, «мерзавец», – Y передразнил меня, и пока я наблюдала за его высунутым языком и глазами, собранными в кучку на переносице, получила оплеуху второй своей огромной подушкой. Тут уж отвертеться не удалось. – Ты же не дурр-ра и даже пиарщица, так что включи мозги, дурр-рра!

Такого оборота «дурра – не дурра» не выдержал ни он, ни я, все-таки два писателя в доме – это всегда немного поклонение эстетике. Даже эстетике словесных баталий. Y умолк, задумался, незло насупив свои густые брови, а я пырснула.

– Я понимаю, чего тебя понесло, – наконец сказал Y уже спокойнее. – Но на экране-то мой образ – запомни: о-б-р-а-з! – а не я сам. Моя роль! Ты о ролях много как-то философствовала, много. Помнишь?… Так и у меня: роль это. И все. Актер, играющий Кощея Бессмертного или Воланда, – ни Кощей и ни Воланд в жизни. Это всего лишь его роли, которые его кормят. Ли-це-дей-ство. Ничего личного.

Я слушаю, но намеренно не смотрю в сторону Y – не удостаиваю такой чести этого лицедея. Этого вруна и циника. Интересно, со мной он тоже играет?…

– Знаешь, что я ненавижу? – продолжает Y. – Ненавижу циников наоборот. Именно их надо гнать метлой поганой отовсюду, где только духом их несет. Отовсюду! А таких много среди политиков, например, – я насмотрелся. С экрана он толкает красивые речи о добре, справедливости, стратегиях развития или заботе об обездоленных, а в жизни этих самых обездоленных пускает по миру: присваивает себе бюджеты этих детских домов, больниц, школ и садиков, а то и имущество. Знаешь, сколько таких циников? Гонящихся за рейтингами, властью, а соответственно за большими деньгами? Вот они и есть язва, гниль, которую… которую… Ты чего ревешь?…