– Да не реву я, не реву. Сморкаюсь.

– Ладно. Короче: я согласен быть твоим циником. Согласен даже на мерзавца и скотину. Не согласен только на то, чтобы ты называла меня этими словами в паре.

Когда Y это произносил, его прежняя лучезарная улыбка, несколько побледневшая во время морского боя подушками и носорогами, снова расцвела. Он выглядел довольным собой, как великий гроссмейстер после удачной комбинации, в результате которой удалось неизбежный мат разыграть как минимум в ничью.

Вечером же я прозрела еще больше.

В плотном прогретом летнем воздухе от костров становится душно, словно в чистилище. Но они все равно горят повсюду на наспех очищенной от строительного мусора площадке – как символ городского протеста против незаконного сноса и застройки; горят костры в бочках-буржуйках и просто на цементе, горят, как часть арт-инсталляции «Горячий протест», и когда их сразу два десятка, это таки производит впечатление.

Город бунтует!.. Люди против!.. Толстосум – не стань Геростратом!..

Площадка старой фабрики, расчищенная наспех от обломков, где это возможно, кишит людьми. В углу располагается сцена, возле нее толпа зевак; по всему пространству протестующие смешиваются с досужими, ряженные – с обычными прогуливающимися, эпатажные художники – с уличными артистами спуска. Повсюду расставлены полотна картин и фотографий, большие и маленькие, скульптуры и замысловатые сооружения разных размеров, горят бочки, стелется дым и развеваются флаги демонстрантов.

Мы сидим чуть в отдалении. Мы – это десяток «бойцов-сорвиголов» (Y их именно так называет) разных возрастов, но в среднем возраста самого Y (то есть тридцать пять – сорок), разных профессий (при этом большинство творческие – здесь и поэт, и скульптор, и скрипач, и журналист, и другие) и разных наружностей (однако по внешнему виду большинства я бы сказала, что самовыражение и претензия на оригинальность это их естественная стихия: широкие брюки и ботинки дополнены тату и завершены неимоверными шляпами или шевелюрами).

– Видишь вон того сорванца?… – Y тычет пальцем куда-то вправо, очевидно, указывая на лихача в сомбреро, с густыми баками и усиками а-ля Гитлер. Тот как раз декламирует какие-то вирши, держа в руках стакан с вином, но сильно увлекся, и толпа от нетерпения уже заерзала.

– Ага.

– Скажешь, что бывший летчик? Старший лейтенант. Мы учились вместе.

Гитлер в мексиканской шляпе меньше всего сейчас похож на офицера.

– А этот, ну вон, позади костра? Недавно присоединился к нам, видишь? – Y переводит свой указательный палец в противоположную сторону.

Я аккуратно накрываю его ладонь своей, мол, невежливо вот так явно тыкать в людей. Но киваю – вижу, о ком он говорит: стриженный и ряженный под казака удалец.

– Это бывший депутат парламента. Теперь глава инвестиционного фонда по должности и бандурист по призванию – твое любимое слово «призвание».

Y тихонько рассказывает мне о других собравшихся, пока те возбужденно горланят, жестикулируют, смеются, бьют в невесть как оказавшиеся здесь барабаны и поднимают тосты.

– Господа!.. – ревет тем временем финансист-бандурист. – Господа!.. Важное дело делаем, правильно говорю?

Слышится громкое, нестройное и не вполне трезвое «да!».

– Вот и я говорю. Юридич-ч-чески, товарищи, мы уже вопрос проработали, «юриди-чче-че-ски» – слово-то какое заковыристое! Но этот толстосум может и откупиться. Отт-и-ик!.. – купиться, господа. Поэтому, если кто-то еще что-нибудь может придумать, прошу выска-!..

На главной сцене фестиваля в это время начинает звучать зажигательная музыка, а затем и молодецкий мужской голос, который накрывает собой все пространство, так что речь финансиста-бандуриста тонет в мощной звуковой волне и уже не разобрать, о чем он говорит. Видно только, как раззевается его рот. Затем он беспомощно машет рукой и задвигается куда-то в глубь собравшихся.

– Я их всех люблю, – шепчет мне прямо в ухо Y. – Это мои друзья. Всех люблю.

Y сегодня тоже со всеми пьет, поэтому я впервые вижу, как заблестел его взгляд и движения рук стали чуть более размашистыми. Наверное, вино развязало ему язык, так как Y продолжает:

– Они все хорошие ребята. Не последние люди в городе, совсем не последние, но по ним никогда этого не скажешь, нет ни высокомерия, ни спеси. Только простота. Интеллект. Взаимовыручка. Короче: друзья. Мне хорошо с ними. Вот как с тобой…

Взгляд Y с каждой минутой блестит все больше, но речь покуда совершенно осмысленная. Раньше Y никогда мне ничего подобного не говорил.

– Да, прямо как с тобой.

К нам подходит группа юнцов, с виду студенты, которые только что выступали на сцене. Они отчего-то смотрят на меня, и вдруг один, тот, который солировал, спрашивает будничным тоном – так, если бы мы были сто лет знакомы:

– Ну как?…

Я растерялась. Но тут слышу голос Y:

– Молодцы! – он старается перекричать шум со сцены. – А тебе как исполнение? – это уже действительно ко мне.