реальности, было не до сочинения утопий-проектов. И если

у некоторых из них и возникло такое желание и появилась

потребность бежать в мир теретического воображения, то

случилось это позднее.

Однако, не располагая (по крайней мере, на первых

порах) утопиями-проектами, «новые левые» имели «уто-

иии-идеи», т. е. спонтанно сложившиеся и не образующие

целостной системы представления о желаемом обществе, о «земле обетованной». Их воображение было устремлено

не к тому обществу, которое реально вырастает из существующего, и даже не к идеальному обществу, конструируемому разумом для грядущих поколений и сияющему хо221

лодным светом совершенства, а к «свободному» и «счастли

вому» обществу, в котором они хотели бы жить сами — жить

уже сегодня36.

Специфика выражения рядовыми леворадикалами сво

их представлений о «счастливом» обществе заключалась

и в том, что, отдавая приоритет непосредственному дей

ствию перед теорией, они стремились воплотить эти представления в реальной практике протеста, в формах пово

дения, посредством которых они хотели не только подчер

кнуть оппозиционность истеблишменту, но и выразить

собственное вйдение «свободного общества» и «свободного

человека». Во всяком случае, среди определенной части

«новых левых» отчетливо прослеживалась тенденция к

созданию внутри существующего буржуазного общества

«параллельного» «островного» мира со своими принципами, нормами, языком, символикой, целями, которые подчеркивали бы их о п п о зи ц и о н рю с ть принципам и нормам

существующего мира.

В целом мы можем сегодня говорить о существовании

в Америке широкого спектра социальных утопий, отличающихся друг от друга по конкретному содержанию, социальному смыслу, политической направленности, форме, уровню функционирования. Особо следует подчеркнуть их

различие по степени трансцендированности социального

идеала, поскольку предел этих утопий отодвинут от границ реального общества на разное расстояние. Однако

всем им присущ ряд общих черт, которые отличают их от

утопий XIX — первой половины XX в.

Редкий американский автор готов сегодня предложить

утопию-максимум, ориентированную на радикальное преобразование существующего общества и ставящую перед

человечеством принципиально новые задачи и цели. За

этим явлением скрыта характерная для всего западного

мира тенденция к деабсолютизации (демаксимализацшл) утопического предела и стоящего за ним социального идеала. Это, разумеется, не означает, что утопический идеал

теперь выводится из реальных тенденций исторического

36 «Американские романтики 60-х годов,— писал журнал «Тайм»

о «новых левых» в США,— разделяли со своими предшественниками стремление к глубоким, хотя и не выраженным четко переменам, которые обновят человечество. Новые романтики с

презрением отворачивались от призывов к проведению постепенных реформ, они жаждали свободы немедленно и утопий

тоже «немедленно» («Time», 1969, 19.XII).

222

развития. Но оставаясь «произвольным» по отношению к

:>тим тенденциям, он вместе с тем в значительной мере

утрачивает некогда присущий ему трансцендентный характер, «заземляется», что, между прочим, отмечают и некоторые из западных социологов. «Утопия,— писал Д. Белл

в «Становлении постиндустриального общества»,— всегда

понималась как проект гармонии и совершенства в отношениях между людьми. Для мудрецов древности утопия

была плодотворной невозможностью, представлением о

желаемом, которое человек всегда стремится достичь, но которое по самой своей природе таково, что не может быть

достигнуто. И все же благодаря самой своей идее,— подчеркивает Д. Белл,— утопия служила мерилом суждения о людях, идеалом, с точки зрения которого измерялась реальность. Нынешнее высокомерие заявило о стремлении преодолеть этот разрыв и воплотить идеал в реальность; и в

этой попытке перспективы идеала стали сужаться, а идея

Утопии стала тускнеть» 37.

По-видимому, тенденция к деабсолютизации утопии

имеет глубокие исторические корни и лишь отчасти связана с распространением позитивистских настроений. Не