“Не лошадь, а артист какой-то, – подумал комбат, – и что это вообще за цирк?” Он подозвал первого попавшегося бойца и спросил об этой лошади.

– Это Граф Монтекристо, – усталый обозник улыбнулся.

– Я вам сейчас покажу “графов”! Цирк устроили! Позвать начальника обоза! – распорядился комбат.

К нему подбежал запылённый лейтенант.

– Что за балаган? – зашумел комбат. – Чья это лошадь?

– Ваша, товарищ майор.

– Моя?

– Конечно ваша, товарищ майор. Два дня назад её привёл Костя вместе с этим, — лейтенант указал на фаэтон, – и сказал, что это ваша, пусть пока побудет у нас.

– Ладно, разберёмся, – комбат пошел к машине. “Газик” ждал комбата у обочины.

– А ну, вылезай, сукин сын! – приказал Косте рассерженный майор. – Мародёрствуешь, цирк устроил в батальоне! Командира посмешищем сделать хочешь?

В серых чистых глазах ординарца появилось страдающее выражение. Майору нравилось Костино открытое лицо, курносый нос, его расторопность, умение всё быстро и хорошо делать. Страдающее выражение Костиных глаз, когда его распекали, всегда смягчало майора. То же получилось и в этот раз.

— Рассказывай, как было!

— Два дня назад, – начал Костя, – когда мы стояли в N , прибегают ко мне ребята и говорят, что лошадь пропадает. Её бросил бежавший хозяин. Стоит себе бедняга в конюшне без сена, без воды. Я ей с руки хлеба дал, так она мне, товарищ майор, всю ладонь облизала. А какие у неё глаза умные. Я посмотрел — такие глаза...! Вы видели, товарищ майор, какие у неё глаза? Ну прямо человеческие.

– Ты, я вижу, ещё мальчишка.

– Ну вот, я и подумал: лошадь всё равно пропадёт, тут скоро осень, развезёт. На газике не пройдёшь, а в этом тарантасе вам, товарищ майор, хорошо будет объезжать роты во время работы, ну а зимой на санках. Я уже попробовал, товарищ майор, она и под седлом ходить может. Ну я ... лошадь ведь всё равно пропадала, ну я ... – в глазах Кости загорелись озорные огоньки.

– Ладно, – прервал майор, – мы об этом ещё поговорим, а теперь во вторую роту.

Почувствовав, что судьба Графа Монтекристо решена, Костя на радостях дал сходу третью скорость. Газик занесло на первом же ухабе.

Граф Монтекристо прошел с батальоном всю осень и зиму. Лошадь действительно оказалась полезной. В осеннюю распутицу комбат объезжал своих солдат, работающих в нескольких километрах, в экипаже. Это выглядело несколько смешно, но во многих случаях спасало. К Графу Монтекристо и его экипажу привыкли. Среди многих хороших качеств лошади майора более всего привлекало хладнокровие графа, который совершенно равнодушно относился к стрельбе. Он не шарахался и даже не поворачивал голову в сторону пулемётных очередей. Один минус был у Монтекристо: будучи запряженным и чувствуя под ногами более или менее приличную дорогу, он шёл спокойной трусцой, должно быть, вспоминая времена, когда перевозил пассажиров. Никакая сила не могла заставить его увеличить скорость. Косте, с которым они были в самых лучших отношениях, это удавалось очень редко. В общем же комбат был доволен лошадью. Зимой они ездили с Костей на санках, часто опрокидывались из-за узкого разлёта полозьев. Майор ругался. Костя клялся, что на этот раз обязательно разведёт полозья, а через некоторое время всё повторялось снова.

Однажды в марте батальон получил приказ проложить параллельно линии фронта десятикилометровую дорогу. На его выполнение дали один день. Ночью по этой дороге должны были пройти сконцентрированные в лесу части, готовые к прорыву вражеской обороны.

Целый день майор разъезжал вдоль трассы, на которой шла работа. Со стоном падали подпиленные у самого корня сосны. Расчищался путь через лесное озеро. Поздно вечером мимо майора стали проходить измученные, но выполнившие задание солдаты. Первая рота, работавшая на самом отдалённом участке, должна была вернуться в расположение другим путём. Комбат не знал, как у них обстоят дела, курил папиросу за папиросой и наконец приказал Косте пробежаться и выяснить, ушла ли первая рота.

– Не могу, товарищ майор, оставить вас в лесу одного — не имею права! Имею категорический приказ комиссара не делать этого.

Такие разговоры случались часто, и каждый раз комбат обещал Косте, что это в последний раз.

— Волнуюсь, – признался майор, – не прислали связного! Давай, голубчик, ну ей Богу последний раз, а мы с Графом доберёмся — дорога теперь есть.

Костя даже не пошевелился.

— Кто здесь в конце концов командир? – рассердился комбат. – Отправляйся!

Комбат остался один. Санки, в которые был запряжён Граф, стояли у самой дороги. Быстро смеркалось. Линия переднего края всё ярче очерчивалась багровым заревом. Сзади темнел лес. Приближалось время прохода штурмовых частей. В белых маскировочных халатах, с суровыми лицами, озаряемыми зеленоватым светом ракетных вспышек, безмолвными рядами двинулись солдаты прорыва. Таинственностью и холодом повеяло на майора от этого безмолвного движения белых теней, нарушаемого слабым хрустом снега и шорохом халатов. Пожелав им удачи, майор вздохнул с облегчением — задача была выполнена. Теперь по дороге, плотно утоптанной теми, кто пошёл в бой, можно было вернуться в расположение батальона. Граф медленно затрусил, увлекая за собой лёгкие санки. Майор задумался и вдруг, метрах в восьмистах от себя, увидел тени, легко скользившие на лыжах параллельно дороге. “Должно быть, наши,” – в первое мгновение подумал он. Но какое-то подсознательное чувство заставило майора вложить обойму в висящий у него на груди автомат и расстегнуть кобуру “ТТ”. Несмотря на вмешательство кнута, Граф не выражал желания увеличить скорость, а тени на лыжах не отставали. Вдруг слева с другой стороны раздалось короткое и лающее: “Русс, сдавайсь!”

Резко повернув голову, майор увидел двух идущих в нескольких метрах от него лыжников. Пальцы сами нажали на спусковой крючок автомата — фигуры упали в снег. Стало ясно, что майор столкнулся с вражескими разведчиками.

Услыхав выстрелы комбата, лыжники устремились к нему. Зазвучали автоматные очереди. Встав на колени на самое дно санок, майор отчаянно стегал лошадь, но обстрелянный, высокомерный Граф был неумолим. Лыжники приближались.”Неужели конец, – подумал майор, – так глупо — у себя в тылу”. И вдруг Граф рванулся и, словно подхлестнутый кем-то, пустился в бешеный галоп, которого ещё никогда не приходилось видеть комбату. “Только бы не перевернулись санки!” – думал он, отвечая короткими очередями на выстрелы отстающих лыжников.

Санки не опрокинулись, и вскоре, они примчались в расположение батальона. Только тут майор заметил кровавый след, тянущийся за санями. Бешеный галоп был лебединой песней Графа Монтекристо. Лошадь начала спотыкаться и затем с храпом упала на бок. Майор соскочил с санок и застыл, пораженный глазами лошади: в них было такое отчаяние, тоска. Майору, который много раз видел смерть, стало не по себе. К лошади поспешили бойцы. “Как она могла столько бежать с такой раной?” – раздались недоуменные голоса.