ПУСТЯКИ.

9 мая.

Лучше поздно, чмъ никогда. Въ сорокъ шесть лтъ, будучи уже двадцать лтъ лирическимъ поэтомъ и авторомъ многихъ трагедій, я захотлъ познакомиться съ родоначальникомъ поэзіи, съ Гомеромъ, Пиндаромъ и другими греками. Я тмъ охотне уступилъ этому своему желанію, что згже много лтъ, благодаря гіз’тешествіямъ, лошадямъ, перемнамъ, безпокойству ума и сердца, переводамъ, я чзъствовалъ себя настолько отупвшимъ, что отнын могъ претендовать только на эрзтдицію, для которой требуется лишь хорошая память и 43'жой талантъ. Къ несчастью, моя память, бывшая когда-то очень хорошей, теперь значительно ослабла. Чтобы избжать бездлья и прервать на время занятіе исторіей, я сталъ читать Гомера, Гезіода, Аристофана и Анакреона. Читалъ я ихъ въ латинскомъ подстрочник, вслдствіе чего мн

пришлось бросить Пиндара, такъ какъ его лирическіе порывы казались мн въ дословномъ перевод просто глупыми. Я потратилъ полтора года на это неблагодарное занятіе. Мой истощенный мозгъ почти совсмъ не могъ уже творить. Къ этому времени относятся лишь нсколько стихотвореній и семь сатиръ. 96-й годъ былъ пагубнымъ годомъ для Италіи. Франція, три года грозившая нашествіемъ, наконецъ, привела свои намренія въ исполненіе. Все большая и большая печаль овладвала мною при мысли о будущемъ рабств и нищет. Вмст съ независимостью Пьемонта рушились и вс мои надежды на жизнь. Готовый на все, съ твердымъ намреніемъ никому не служить и никого ни о чемъ не просить, я твердо и мужественно переносилъ все остальное. Я еще больше ушелъ въ свои занятія, отдыхая на нихъ отъ печальной дйствительности. „Мизогаллъ" съ каждымъ днемъ увеличивался въ объем. Я собралъ въ немъ всю ненависть моей любимой Италіи и мою собствентчо, храня твердую надежду, что эта злая книга послужитъ Италіи и нанесетъ Франціи сильный ударъ. Мечты и чудачества поэта, пока они не осуществятся—предсказанія вдохновеннаго пророка, когда исполняются.

Глава XXV.

ПОЧЕМУ, КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ И СЪ КАКОЮ ЦЛЬЮ Я, НАКОНЕЦЪ, РШИЛЪ ПРИНЯТЬСЯ СОВЕРШЕННО САМОСТОЯТЕЛЬНО ЗА СЕРЬЕЗНОЕ ИЗУЧЕНІЕ ГРЕЧЕСКАГО ЯЗЫКА.

Еще въ 1778 году, когда мой милый Калз^зо былъ со мной во Флоренціи, по какой-то прихоти, навянной бездльемъ, или изъ побужденія пустого любопытства, я попросилъ его начертить мн на лист бумаги гре-ческзчо азбуку, и по ней научился съ грхомъ пополамъ различать и называть отдльныя 63'квы. Этимъ

исчерпывались мои познанія въ греческомъ язык. Долгое время я не думалъ объ этомъ больше. Но два года томз7 назадъ, принявшись за чтеніе тхъ подстрочныхъ переводовъ, о которыхъ говорилъ З'же, я разыскалъ среди своихъ 63'магъ этотъ затерянный листокъ, и пытался вспомнить начерченные на немъ знаки съ тою цлью, чтобы имть возможность время отъ времени взглядывать на греческій текстъ и пробовать заловить въ немъ звукъ тхъ словъ, которыя почему-либо привлекали мое вниманіе. Мн, дйствительно, случалось иногда останавливать недозрвающій взоръ на непонятныхъ письменахъ, З’подобляясь лисиц изъ басни, тщетно вздыхавшей по запретномз' винограда. Къ естественной трудности для меня присоединилось особое трзщно преодолимое препятствіе: глаза мои не могли приспособиться къ проклятому шрифтз?; былъ ли онъ крупенъ или мелокъ, слитъ или напечатанъ въ разбивда, взоръ мой туманился, лишь только я сосредоточивалъ его на строкахъ греческаго текста, и я считалъ удачей, когда мн задавалось, разбирая по слогамъ, урвать изъ текста какое-нибудь одно, хотя бы самое короткое, слово. Но я такъ и не могъ прочесть цлаго стиха, не могъ даже пристально вглядться въ него или произнесть, и еще того мене заучить его на память.

Я не зналъ, какъ взяться за дло, ибо по природ неспособенъ къ длительному сосредоточенію ума и глаза на грамматик, и совершенно лишенъ способностей къ языкамъ. (Еще раньше я два или три раза пробовалъ научиться по-англійски, а недавно, находясь въ Париж въ 1790 г., передъ четвертой поздкой въ Англію, возобновилъ свои старанія, переводилъ „Виндзоръ14 Попа и принялся за „Опытъ о человк"). Я дожилъ до зрлыхъ лтъ, не изз’чивъ ни одной грамматики, даже итальянской, противъ правилъ которой я гршз', правда, рдко, но и то лишь благодаря навыда глаза, пріобртеннаго чтеніемъ, а вовсе не вслдствіе знанія ея законовъ, назвать которые и изложить ихъ содержаніе я чрезвычайно затруд-

нился бы. И вотъ, наперекоръ всмъ этимъ физическимъ и психическимъ препятствіямъ, несмотря даже на мое обращеніе къ переводамъ, я далъ себ обтъ преодолть столько одновременныхъ препонъ. Но я никого не посвятилъ въ свое намреніе, не говорилъ о немъ даже своей Дам; а это многое значитъ. Такимъ-то образомъ, проблуждавъ два года у границъ древней Греціи, но не успвъ проникнуть въ ея предлы, я, наконецъ, утратилъ терпніе и ршилъ покорить эту область.

Я накупилъ себ множество рзчюводствъ по грамматик,—сперва греко-латинскихъ, затмъ исключительно греческихъ. Я сталъ проводить цлые дни, спрягая глаголъ т6~тс« сложныхъ глаголовъ и глаголовъ на р.'; моя Дама вскор зазнала мою тайну, такъ какъ замчала, что я постоянно бормочу что-то про себя, требовала объясненія и добилась своего.

Съ каждымъ днемъ мое зчюрство въ достиженіи намченной цли зчзеличивалось, а цной величайшихъ зтсилій ума, глаза и языка я достигъ къ концу 1797 года возможности безъ помз’тннія взора и з^ма вглядываться въ любзчо страницу греческаго текста, даже напечатанную мелкимъ шрифтомъ, 63'дь то стихи или проза; я наз'чился вполн точно понимать текстъ, постзшая по отношенію къ параллельному латинскому тексту совершенно такъ же, какъ раньше постзшалъ по отношенію къ греческомз7,—т. е. кидалъ бглый взглядъ на латинское слово, которое соотвтствовало греческомз^, если послднее мн ране не встрчалось, или я позабылъ его значеніе. Я достигъ, наконецъ, з'мнія отчетливо читать вслз7хъ съ произношеніемъ вполн терпимымъ и даже педантическимъ въ отношеніи зтдареній, придыханій и двзтласныхъ; я произносилъ греческія слова, сообразуясь съ начертаніемъ и не слдуя нелпой манер современныхъ грековъ, которые, не замчая того, помстили цлыхъ пять і о т ъ (і) въ свою азбзткзт, превративъ этимъ самый гармоничный языкъ изъ всхъ, когда-либо звз’чавшихъ на земл, въ какое-то непрерывное, і о к а н і е, напоминающее больше

всего лошадиное ржаніе. Я преодоллъ вс трудности чтенія и произношенія тмъ, что не только тщательно прочитывалъ вслухъ текущій дневной урокъ, но и въ продолженіе цлыхъ двухъ часовъ подрядъ ежедневно декламировалъ и, такимъ образомъ, прочелъ—правда, ничего или почти ничего не понимая изъ-за быстроты чтенія и сосредоточенія вниманія на одномъ только произношеніи— всего Геродота, дважды укидида съ комментаріемъ къ нему, Ксенофонта, всхъ второстепенныхъ ораторовъ, а также дважды комментаріи Прокла къ Платонову „Тимею“; послдняго я читалъ исключительно потомзг, что онъ былъ напечатанъ мене разборчивымъ шрифтомъ и съ большимъ числомъ сокращеній.