сюжете: все равно они действуют в общем комплексе «мы», противостоящем

«природному» началу (которое может быть расширено до космоса, до мирового

целого). Это, конечно, имеет смысловой, содержательный характер, и потому-то

так жестко предопределена противоборством или гармонией двух начал

композиция стиха. В плане общефилософском, мировоззренческом, такое

построение для Блока является чем-то искомым, желанным, «путеводной

звездой». Практически, на деле оно оказывается неосуществимым. Выделяются

два лица — «я» и «ты», с очень разным поведением, разным душевным

рисунком, разной жизненной направленностью. Вокруг женского образа в

ранней лирике Блока чаще всего сосредоточиваются те «источники жизни, света

и тепла», о которых писалось в цитированном выше письме к К. М. Садовской;

и не случайно, конечно, в самом же этом письме и в этой связи далее

появляются стихи Фета («Не здесь ли ты легкою тенью…», из цикла «К

Офелии»).

Совсем иным чаще всего предстает в ранней блоковской лирике мужской

образ-характер. В том же письме от 1898 г. к К. М. Садовской, несколько

литературно-условном и тем более, конечно, показательном именно для

представлений молодого поэта о лирическом субъекте, Блок характеризует себя

как «… холодного безнадежного эгоиста, который заботится только о себе»

(VIII, 8). В более позднем письме к ней же — от 31 марта 1900 г. —

автохарактеристика строится на подчеркивании психологической

противоречивости: «Со мной бывает вот что: я — весь страсть, обожание, самое

полное и самое чистое; вдруг все проходит, — является скука, апатия (мне

незачем рисоваться), а иногда отчаянная беспредметная тоска» (VIII, 11). Такой

психологически двойственный портрет, естественно, уже не может

«подкрепляться» цитатой из Фета: лирическое «я» фетовских стихов, даже в тех

случаях, когда его линия поведения не совпадает с жизненной позицией

героини (как, например, в стихах, посвященных Лазич), все-таки всегда

соотнесено с «ты» и с «природой», всегда по существу не двойственно по самой

своей основе, всегда возникает в некоем общем лирическом потоке — теме

стихотворения. Блоку и здесь нужна цитата: в конце письма появляется

лирическая формула из письма Онегина к Татьяне. Здесь все характерно: и то,

что литературный материал последовательно привлекается для осмысления

личных отношений, ощущается как жизненный, и соответственно — жизненное

отношение литературно обрабатывается; и то, что герои жизненного романа

осмысляются порознь, как разные лица, и в виде совсем разных лиц, с разными

душевными темами, выступают в стихах. Для стихов же наиболее

существенным оказывается то, что нет и не может быть единого лирического

потока, ведущего единую тему, потому что человеческие лица отчетливо

выступают порознь, как особые психологические портреты. Тут-то и может

оказать помощь Апухтин, с его разработанными лирико-психологическими

сюжетами, образующими своего рода «рассказы в стихах» о разных, но

решаемых чисто лирическими средствами лицах, своего рода «характерах» в

поэзии.

Вообще же выделившийся из лирического потока субъект лирики окажется

позднее одной из главных новаторских особенностей поэзии Блока. Однако

намечающееся уже в раннюю пору выделение образа-персонажа из общей

лирической темы стихотворения едва ли осознается Блоком. Более вероятно

другое: в какой-то мере осознаваемое поэтом скрещение, сплетение его поисков

в области лирики и в области театра, актерской работы. Над образами «я» или

«ты», выделившимися из лирического потока, в сущности, можно работать

примерно теми приемами, средствами, какими (во внутреннем смысле)

создавался образ-персонаж в старом русском театре романтического толка.

Именно к такому типу театра тянулся Блок. Театра, где работают над созданием

цельного спектакля, попросту еще не было; Московский Художественный театр

открылся, когда Блоку было 18 лет. Молодой Блок знал, ценил и сам искал

способов участия в театре того типа, где над единичным образом-характером

актер работает сам по себе, помимо возможного цельного замысла всего