художественной концепции современного эпоса. Выше говорилось, что

«Двенадцать» — трагедийный эпос. В какой-то степени это верно только в

соотношении со «Скифами». Трагедийная часть этого единого целого развита

преимущественно в «Двенадцати», более прямо обобщенная, эпически-

перспективная — в «Скифах». Конечно, в таком органически выявившемся

художественном расколе, раздроблении возможной единой художественной

концепции проявляется слабость, противоречивость Блока. Но ведь в этом же

проявляется и его сила: его стремление и умение дать в высокой

художественной форме обе существенно важные для него стороны современной

действительности, как он ее понимает, дать максимально честно порознь то, что

оказывается для него несводимым воедино.

Известная парадоксальность существует, конечно, и в том, что наиболее

обобщающая часть замысла получает воплощение в виде стихотворной «малой

формы», в то время как трагедийная часть становится как бы цепью лирических

фрагментов. Художественная честность Блока и тут не терпит никаких внешних

сводок, неорганических «синтезов». Впрочем, малая форма «Скифов» — вещь

особая: к области лирики она может быть отнесена только в смысле «… лирики

(оды XVIII века)»232, — но в новое время современные стихи типа оды едва ли

кто рискнет определять как лирику. Как бы то ни было, лиризм «Скифов»

совершенно особенный, и к «Двенадцати» в этом плане непосредственно

«Скифы» не примыкают. Они соотносятся с ними по своеобразной логике

общего художественного противоречия блоковского творчества этого периода,

примерно так же, как соотносятся, положим, образы-характеры Петрухи и

двенадцати. При этом и тут нет никакого дальнейшего внешнего, «глухого»

тождества: «… нас тьмы, и тьмы, и тьмы», от имени которых повествуется в

«Скифах», вовсе не групповой образ-характер типа двенадцати

красногвардейцев, но нечто несравненно более общее, широкое и

принципиально не индивидуализированное. По совокупности всего замысла, а

также и всего творчества Блока послереволюционных лет, в «Скифах»

поэтическое внимание сосредоточено не на личностных аспектах волнующих

Блока в эту пору проблем, а на аспектах общеисторических.

Но, само собой разумеется, такое выделение философско-исторических

граней в противоречивом единстве творчества Блока этой поры имеет

относительный характер. Разные стороны тут взаимосвязаны, хотя и весьма

противоречиво. Наиболее важно то обстоятельство, что во всех гранях

блоковского творчества присутствуют революционная эпоха и вышедший на

историческую арену человек массы. И то и другое рассматривается Блоком как

безусловная историческая необходимость, — только в таком общем контексте

получается верное представление о позиции Блока и его идеях. «Новые

варвары», или в художественном выражении — «скифы» (а этому выражению

поэт не придает иного значения, кроме художественно-образного),

представляют новую волну истории, новый ее поток. Появляется все это на

общем фоне резко отрицательного отношения Блока к «старому миру», который

острее всего выражен в современной Европе (тут надо вспомнить «Итальянские

стихи»), с ее империалистической бойней и общей деградацией человеческой

личности. Так толкуется все это в дневниковых записях января 1918 г., с

которыми безусловно связаны «Скифы»: «Если вы хоть “демократическим

миром” не смоете позор вашего военного патриотизма, если нашу революцию

погубите, вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток.

Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу

мы взглянем нашим косящим лукавым, быстрым взглядом: мы скинемся

азиатами, и на вас прольется Восток. —… Мы — варвары? Хорошо же. Мы и

232 Томашевский Б. В. Стих «Горя от ума». — В кн.: Стих и язык. М.-Л.,

1959, с. 156.

покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ —

будет единственно достойным человека» (дневниковая запись от 11 января