Б. В. Михайловским проблемам.

достаточно противоречивых и сложных процессов художественного развития

получаются еще и особые трудности там, где речь идет о своеобразном пути

отдельного мастера или о причудливой подчас расстановке сил вокруг

проблемы, так или иначе волнующей современников. Так, скажем, можно

подобрать достаточное количество примеров, подтверждающих то

обстоятельство, что молодой, начинающий Брюсов, эпатирующий читателя

своими литературными экспериментами, действует «в духе нарочито

заостренного импрессионизма»42. Разумеется, в стихах Брюсова можно найти

«импрессионистическую раздробленность образа», «произвольность сочетания

образов», склонность к изображению чисто субъективных настроений и даже

сумеречных, «осенне-закатных переживаний», можно установить и пользование

импрессионистскими полутонами, оттенками. При этом окажется, что

Вл. Соловьев в своих известных пародиях достаточно хорошо подметил и

высмеял этот импрессионистский алогизм брюсовских стихов. Непонятным при

таком одностороннем подходе окажется весь дальнейший путь Брюсова. Далее,

те специфические проблемы, которые стояли перед целым рядом поэтов к

началу века, очевидно, не будут иметь никакого отношения к этому поэту

«нарочито заостренного» импрессионистского метода. Получается так, что,

кроме общеизвестной и не подлежащей сомнению руководящей роли в

организации символистской литературной школы, Брюсов был еще — или даже

в первую очередь — пропагандистом и распространителем импрессионизма в

России.

Выше говорилось о том, что перед молодым Блоком стояла проблема

человеческого образа в лирике. Очевидно, что то радикальное доведение до

конца, до абсурда внутренних противоречий фетовской поэзии, которое

произвел Бальмонт, полностью обезличивший лирический субъект, целиком

подчинивший стих аморфному «лирическому потоку», еще более обостряет

проблему, стоящую не только перед Блоком, но и перед целым рядом молодых

поэтов. На этом общем фоне кричащая яркими или даже экстравагантными

контрастами поэзия молодого Брюсова никак не покрывается этикеткой

импрессионизма. Давно уже замечены рационалистические элементы в поэзии

Брюсова, и едва ли стоит их игнорировать при общих определениях роли и

смысла как его поэтической деятельности в целом, так и его крайне

противоречивой, но яркой и острой работы на протяжении последних лет

старого века и первых лет века нового. Может быть, наблюдения такого рода

над поэзией Брюсова наиболее точно сформулированы Ю. Н. Тыняновым. Так,

в подходе к предметно-чувственной стороне изображения у Брюсова Тынянов

находит не импрессионистские полутона и оттенки, но совсем иное:

«Наперекор окружающей традиции он отвергает “оттенки” и в темах природы,

не только свойственные ходовой лирике 80 – 90-х годов, но и

провозглашавшиеся каноном символистов. Он предпочитает “краски” — и

здесь вводит образы вещные (как когда-то делал Державин)…» Затем Тынянов

отмечает у Брюсова пользование «и оттенками, как красками», и то, что Брюсов

42 Михайловский Б. В. Русская литература XX века, с. 290.

«охотно употребляет “пластические”, проще, скульптурные образы». Далее

выясняется, что в стихе Брюсова — «штрих рисунка, намечающий возможность

фабулы», — такая возможность реализуется, действительно, в особого типа

балладу; что же касается баллад, то, в конечном счете, «все они — монологи (а

в “Stephanos’e” и диалоги), превращающие стих в наметку для театральной

декламации», — поэтому возможны стихи «с декорацией, с мелодраматизмом

положения и театральной скупостью диалога»43. Понятно, что все эти

особенности стиха Брюсова действительно очень далеки от импрессионизма

как художественного мировоззрения; они могут быть связаны с особенным

типом лирического субъекта, но именно эта сторона дела мало интересует

Тынянова, хотя он и видит и по-своему определяет некоторые особенности

лирического «я» в стихе Брюсова, — по Тынянову, здесь перед нами

«наблюдатель, дидактик, сурово анализирующий и разлагающий слежавшуюся