согласия с ним. И расходился до того, что и про вино забывал. Нес такую

несусветную чушь, что даже у меня уши краснели от стыда за этого человека. А

он, чтобы ему еще больше верили сыновья мош Саши, то и дело дотрагивался до

моего плеча, как бы призывая в свидетели.

– А ты помнишь?
– обращался он уже ко мне.
– Помнишь, как ходили мы на

посиделки к девчатам? Какие это были посиделки! И я тогда был первым парнем

на деревне... в селе то есть.

Молчание гигантов сменилось неудержимым хохотом, но их смех прервался

столь же быстро, как и возник: они увидели, что мош Ион Нани наконец

покидает свое бывшее подворье Как приговоренный к казни, он распрощался с

дедушкой. Сделал несколько поклонов и в нашу сторону. Но и на этот раз не

открыл рта, чтобы вымолвить хотя бы одно словечко. Медленно и лениво побрел

за нагруженными машинами. Издалека было видно, как он время от времени

останавливается, оборачивается и все поглядывает на то место, где была его

хата и где сейчас ничего уже не было. Сына Дорофтея, который бежал к

машинам, мош Ион смерил своим печальным взором как совершенно незнакомого

пришельца. Выпивоха же скакал за последней машиной как жеребец и орал, чтобы

она остановилась и подобрала его: ужасно не хотелось идти пешком на другой

конец села. Но машина не останавливалась,. Сын Дорофтея отчаянно матерился,

посылая в адрес шофера проклятия.

Один только мош Ион Нани никуда не спешил. Передумал ехать на поиски

источников и дедушка. Разгневанный до крайности, он выхватил свою торбу из

кабины промкомбинатовского грузовика и прокричал:

– Ищите воду без меня, коровьи образины! - Голос его прервался,

перехваченный болью, вызванной расставанием с мош Ионом.

Немного помолчав, заговорил снова. Со двора мы слышали, как он

бормочет:

– Орехи продаете на килограммы.. Арбузы раздаете ломтиками... В вино

наливаете воду с сахаром... А теперь льете воду и в молоко!- Делайте теперь

без меня колодцы!..

Ну и старик! Расстроился по одному поводу, а бранился совсем по

другому. Никогда у него не было орехов столько, чтобы он продавал их пудами.

Что же касается молока, брынзы, то он за всю свою жизнь ни разу не

прикоснулся к ним. Даже запаха молочного не переносил. Он ругал Никэ, ругал

совхоз, в котором работает внук, ругал гидробурильщиков из Теленешт, а ведь

они ни капельки не виноваты в том, что мош Ион Нани покидал старое место.

Дедушке, конечно же, было очень больно, что их оставлял еще один старый

друг. Как было хорошо, когда тот стоял у себя во дворе, прислонясь спиной к

забору. Они хаживали друг к другу. Один раз мош Ион заглянет к дедушке,

другой - дедушка к нему. Усаживались на завалинке, и сверхлюбознательный

Лефтер заставлял приятеля рассказывать о его путешествии на Дальний Восток,

об охоте и животных в Уссурийской тайге.

И вино наполовину с водой не было для дедушки новостью. Он сам придумал

ему прозвище: "лягушачье вино". Мы хорошо знали нашего старика, знали и то,

как вести себя, когда он во гневе; давали ему возможность выругаться до

конца, чтобы каким-нибудь неосторожным словом не подогреть буяна еще больше.

Истинная подоплека дедушкиного взрыва выяснялась обычно после того, как он

выговорится, отбранится как следует и остынет. Но сейчас мы уже хорошо

понимали, что все дело в мош Ионе, в его. переезде

Честно говоря, мне и самому было как-то грустно оттого, что Нани

вынужден был перебраться на другой конец села. По дороге к Никиным фермам я

пытался не думать о нем. И все-таки думал. Я не мог забыть, как у его очага

тетушка Веруня своим заговором отгоняла страх от детишек, для этого окуривая

их дымом от сгоревшей шерсти. Если узнавала, что ребенок испугался злой

собаки или быка, тетушка Веруня требовала от родителей, чтобы они принесли

ей шерсть этих животных. Получив, клала ее на раскаленные угли. Подводила

ребенка к дымоходу, задирала рубашонку и окуривала голое пузцо отвратительно