имеет отношение?

– Замечания некоторых товарищей вынудили нас устроить

расследование дела, и полученный материал вполне

подтверждает прежние заявления отдельных товарищей. Теперь

разрешите допросить товарища Андрея Чугунова.

Председатель погладил ладонью волосы, как бы соображая,

какие задавать вопросы.

Но сосед справа опять что-то пошептал ему.

– Впрочем, нет,– сказал председатель,– я сначала прочту, что

видели третьего дня два товарища, которым дано было

поручение от отряда проследить поведение Чугунова. Вот оно:

«В одиннадцать часов, когда кончились клубные занятия, то

все пошли одеваться, а мы как будто потеряли картузы и

задержались, чтобы все видеть. Вышел Чугунов вместе с

Марией, и, когда она стала одеваться, он держал ее сумку и

мешок, который она должна была нести домой, так как в нем

была мука из кооператива.

Потом он пошел вместе с ней налево от школы, через ручей,

где подал ей руку и перевел через этот ручей по бревну, как

барышню. Потом пошли вместе дальше. Нам нельзя было идти

близко во избежание того, чтобы они не заметили нас. И потому

нам мало было слышно, о чем они говорили. Но слышно было,

что о стихах. Причем осталось неизвестным, о своих стихах он

говорил или о стихах известных поэтов. А потом взял у нее

285

мешок и стал нести вместо нее. Потом долго стояли на опушке,

и что они делали, было не видно, так как очень темно. Потом

она пошла одна, а он вернулся, оставив нас незамеченными в

кустах опушки».

– Вот. Картина ясна, товарищи. Перед нами налицо

поведение, недостойное пионера, как позорящее весь отряд.

– Признаешь? – обратился он к Чугунову.

– Что признаю?

– Что здесь прочтено. Все так и было?

– Так и было.

– Значит, и через ручей переводил и мешок нес?

– И мешок нес.

– А стихи чьи читал?

– Это мое личное дело,– ответил, густо покраснев, Чугунов.

– Нет, не личное дело. Ты роняешь достоинство отряда.

Ежели ты свои стихи писал и читал их не коллективу, а своей

даме, то это, брат, не личное дело. Если мы все начнем стихи

писать да платочки поднимать (а ты и это делал), то у нас

получится не отряд будущих солдат революции, а черт ее что.

Это не личное дело, потому что ты портишь другого товарища.

Мы должны иметь закаленных солдат и равноправных, а ты за

ней мешки носишь, да за ручку через ручеек переводишь, да

стихи читаешь. А это давно замечено – как проберутся в отряд

сынки лавочников...

– Я не сын лавочника, мой отец слесарем на заводе! –

крикнул, покраснев от позорного поклепа, Чугунов.

Но председатель полохматил волосы, посмотрел на него и

сказал:

– Тем позорнее, товарищ Чугунов, тебя это никак не

оправдывает, а совсем – напротив того. Сын честного слесаря, а

ухаживает за пионеркой. Если она тебе нужна была для

физического сношения, ты мог честно, по-товарищески заявить

ей об этом, а не развращать подниманием платочков, и мешки

вместо нее не носить. Нам нужны женщины, которые идут с

нами в ногу. А если ей через ручеек провожатого нужно, то это,

брат, нам не подходит.

– Она мне вовсе не нужна была для физического сношения,–

сказал Чугунов, густо покраснев,– и я не позволю оскорблять...

– А для чего же тогда? – спросил, прищурившись, сосед

председателя с правой стороны, тот самый, который вначале

дернул председателя за рукав.– Для чего же тогда?

286

– Для чего?.. Я почем знаю, для чего... Вообще. Я с ней

разговаривал.

– А для этого надо прятаться от всех?

– Я не прятался вовсе, а хотел с ней один быть.

– Один ты с ней мог быть для сношения. Это твое личное

дело, потому что ты ее не отрываешь от коллектива, а так ты в

ней воспитываешь целое направление.

– А если она мне свое горе рассказала?..– сказал, опять

покраснев, Чугунов.

– А ты что – поп?

– Я не поп. А она мне рассказала, а я ее пожалел, вот мы с

тех пор и...

– Настоящая пионерка не должна ни перед кем нюнить, а