чем он успел встать.

Ему опять только осталось улыбаться и сказать что-то

невнятное о ее способностях как хозяйки.

– Здесь мне, очевидно, придется к этому серьезно

привыкать,– ответила она.

Андрей Андреич на это не нашел, что ответить, так как

подумал о том, в каком смысле она говорит это?.. И что

подразумевается под этим? Где именно здесь?

Вчерашние мечты о том, как они вдвоем будут сидеть уже

вместе на диване, для него рассеялись как дым, потому что это

могло самым отчетливым образом повести к тому, что между

ними незаметно возникнет близость. А она – незамужняя, сидит

без места и без работы.

– А что у нас к чаю есть? – спросила Вера Сергеевна,

улыбнувшись, как будто ей самой было странно, что она

говорит: «у нас».

Андрей Андреич при этом даже не улыбнулся, а, как-то

заторопившись и засуетившись, встал и неловко сказал, что

сейчас принесет. Он вышел в коридор с тем, чтобы идти в

лавочку, и почти столкнулся с соседкой, которая делала вид, что

делает что-то у вешалок.

«Наверное, подслушивала»,– подумал он с неприятным

чувством. Оглянувшись в дверях, он увидел, что соседка,

задержавшись на повороте коридора, смотрит ему вслед тем

противным, двусмысленно-подозрительным взглядом, каким

смотрят такого сорта женщины-хозяйки, любопытные до всяких

историй, а потом разносящие о них грязные догадки и

сообщения на всех перекрестках.

Андрей Андреич пришел домой, постаравшись незаметно

проскользнуть через коридор, чтобы не столкнуться с соседкой.

– Уже? – сказала Вера Сергеевна, повернувшись к нему с

улыбкой от стола, с которого она сметала щеточкой крошки.

– Да, я скоро.

Подойдя к нему, молодая женщина стала близко около него и

начала вместе с ним развертывать покупки. Ее можно было бы

161

тихонько обнять за талию, и она, наверное, не оскорбилась бы, а

только с удивленной лаской, как нежданная, своя, близкая,

оглянулась бы на него и, покраснев, продолжала бы

развертывать, отдаваясь его несмелой ласке.

Но насколько вчера каждое ее движение в его сторону

вызывало в нем ощущение необычайного, неожиданного

счастья, настолько теперь всякое такое движение пугало его, как

повод к ответственности.

Если же все предоставить силе стихийного влечения и

судьбе,– будь что будет,– а потом уйти от нее, отдав ей

обстановку?

Но это было бы хорошо, если бы он был у нее, а здесь она у

него. Что же, ему из собственной комнаты уходить?..

И чем дальше, тем больше он чувствовал себя связанным и

неестественным, потому что при каждом ее движении у него

мелькала какая-нибудь отвратительная мысль о ней, о ее

намерениях, о том, что он, кажется, попал в историю... в

особенности, когда он вспомнил, что она вчера что-то говорила

про судьбу.

Если бы в нем было меньше хрупкости и идеализма, то он

чувствовал бы себя свободнее и не был бы таким подлецом по

отношению к ней, каким он внутренно себя чувствовал. Он

прямо сказал бы ей: «Вы что, мол, барынька, содержать я вас не

могу, будем рассуждать трезво,– ежели я вам нравлюсь, как

мужчина, что ж, пожалуйста, обстановку берите себе, но, кроме,

я ничего не могу предложить и в мужья не гожусь, потому что

привык жить аккуратно, и то едва-едва свожу концы с концами,

а вот ежели так каждый день в лавочку будем бегать да сыр с

конфетами покупать, то совсем прогорим...»

И, конечно, ученик его так бы и сказал. А он не мог так

сказать благодаря своей излишней деликатности, и поэтому он

говорил и делал то, чего как раз не хотел делать и говорить. И

вследствие этого катастрофически шел к все большей и большей

близости.

– Ну, вот, сейчас я приготовлю все, и будем сидеть, говорить

и пить чай,– сказала Вера Сергеевна.

Она точно молодая новобрачная, приколов на грудь как

фартучек, салфетку, резала сыр, стоя перед столом, изящная и

красивая, в лаковых туфельках, с шелковыми чулками и в