Тихон поднял на звук голоса слабую голову и, не отвечая,

переводил побелевшие, потухающие глаза с одного лица на

другое.

– Помираешь, говорю? – повторил Степан громче, как

глухому, нагибаясь к Тихону.

– Да...– сказал Тихон, найдя глазами лицо Степана.

– Ну, прощай, дедушка Тихон, иди на спокой,– сказал

Степан, низко поклонившись ему, так что свесились наперед его

волосы.

Тихон молча и слабо смотрел в нагнувшуюся перед ним

макушку Степана. Потом невнятно, сквозь не вполне

раскрывшиеся губы, сказал:

– Христос...

Очевидно, он хотел сказать: «Христос с вами».

Перед самой смертью он попросил вывести его, чтобы

посмотреть на солнце. Когда его вывели под руки Захар и

кузнец, он, стоя в дверях весь белый, чистый, седой, с разутыми

ногами, смотрел в последний раз на солнце.

75

Мирно синели глубокие вечерние небеса, летали над

колокольней с вечерним писком стрижи, стояли неподвижно в

ограде деревья, освещенные последними лучами солнца.

Тихон посмотрел на церковь, на небо и, взглянув еще раз на

солнце, сказал:

– Будет...

И пошел ложиться под святые на вечный покой.

Когда он лежал уже с закрытыми впавшими глазами, рука его

зашевелилась, как будто он делал ею знаки, чтобы подошли к

нему.

Аксинья подошла и приникла ухом к самому его рту.

– Под большой березой...– тихо прошептали его губы.

Аксинья догадалась, что он напоминает ей, чтобы она не

забыла, где его положить.

А потом Тихон умер.

В избе стало тихо. И все подходили и, перекрестившись,

прикладывались к нему, как к святому.

Зажглись свечи. Раскрылась на аналое Священная книга, и

люди стояли кругом тихие и задумчивые.

А на дворе заходило солнце, гасли постепенно небеса, на

которые покойный Тихон смотрел со своего порога в

продолжение девяноста лет, и над церковью все так же летали

стрижи.

* * *

Уже погасла заря, и начали в небе зажигаться ранние звезды,

а никто еще не спал. Приходили с дальних слобод проститься с

Тихоном и сначала заглядывали с улицы в маленькое окошечко

над земляной завалинкой, на которой вечерами подолгу сиживал

Тихон, провожая глазами солнце.

В избе виднелись на столе белые покрывала смерти, кротко

мерцали свечи, и Тихон лежал строгий и мягкий в величавом

спокойствии. И слышались священные слова, которые читал

тихий, как будто ласковый голос Степана.

Все долго сидели молча. Небеса гасли все больше, и теплый

летний сумрак спускался на землю. Слышнее доносились

вечерние затихающие звуки по заре, виднее и ярче горели в избе

около Тихона свечи.

– Вот и помер...– сказал кто-то, вздохнув.

Все долго молчали.

76

– Так и не дожил дедушка Тихон ни до хороших мест, ни до

вольной земли,– сказал Фома Короткий.

– Где родился, там и помер... За всю жизнь отсюда никуда не

уходил.

Вышла хлопотавшая все время в избе старушка Аксинья и,

прижимая уголок черненькою платочка к старческим глазам,

заплакала о том, что не померла вместе со своим стариком, а

осталась после него жить: что, видно, ее земля не принимает и

господь батюшка видеть пред лицом своим душу ее не хочет.

– Да помрешь, бог даст,– говорил, утешая ее, кровельщик.–

Чужого веку не заживешь, а что тебе положено, то и отбудешь.

Так-то...

И начал набивать трубочку, сидя около Аксиньи на бревне.

– По крайности вот приготовила его, на могилку походишь,

посмотришь за ней, помянешь, когда полагается, а что ж

хорошего, кабы вместе-то померли?

– А за моей могилкой кто посмотрит? – говорила, плача,

старушка.

– Ну, я посмотрю...– сказал кровельщик.– Смерть уж такое

дело... все туда пойдем.

И он стал смотреть вдаль, насасывая трубочку, придавив

огонь в ней большим пальцем.

Голоса звучали тихо, точно боялись нарушить тишину около

места вечного упокоения старичка Тихона.

Ночь уже спускалась на землю. Над селом всходил из-за

конопляников красный месяц, а народ все еще сидел перед