Шрифт:
Прохор Степаныч и, достав кисет, стал с обиженным видом
свертывать папироску.
– Доперли!
83
– Еще дальше допрем. Ты бормочешь, а сам не знаешь что.
Да я от этой твоей церкви за всю жизнь одной красненькой не
пользовался. Да и все – только и знали, что туда носили. Ты-то
много попользовался, что за нее так стоишь? – сказал
Андрюшка, уже обращаясь к Софрону.
– Чем же оттуда попользуешься?
– То-то, а кричишь.
– Вот это так подставил,– сказал чей-то голос сзади.
Все оглянулись и замолчали, переглядываясь.
– А сами переплатили немало,– сказал опять чей-то голос.
Все еще больше притихли.
– Я рублей с тыщу переплатил,– сказал голос Ивана
Никитича от печки.
Все оглянулись к печке.
– А впрочем,– сказал Андрюшка, вставая,– свобода
вероисповедания, обсуждайте тут, что хотите, лишние деньги,
знать, завелись.
Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к двери. За ним
ушли и все молодые.
– Сорвали собрание...– сказал чей-то голос с таким
выражением, с каким на войне говорят, «отрезали».
Несколько пожилых тоже было подались к двери.
Вдруг Прохор Степаныч, сунув кисет в голенище, встал и с
решительным видом проговорил:
– Предлагаю собранию исключить ушедших, как бы они
были неправославные, потому что они забыли о душе.
Все с облегчением вздохнули. Собравшиеся было
прошмыгнуть в дверь поспешно хлынули назад и окружили
говорившего.
– Правильно.
– Продолжается.
– Значит, о попе?
– Слава тебе, господи, приход-то не из одних басурманов
состоит,– есть которые и о душе помнят. Достойный человек
всегда себе место найдет. Если человек представительный и с
голосом.
– С голосом – конечно... А вот щупленьким-то теперь всем
беда,– сказал Федор, покачав головой.
– В Рожнове был такой,– сказал Прохор Степаныч, вынимая
кисет из-за голенища и усаживаясь на окно,– человек смирный,
тихий, душевный, а не дал бог голосу... и худ. Десять лет с ним
84
бились. Наконец видят – мочи нет больше, говорят: уходи
подобру. А на его место уж просился один. Человек, нужно
сказать, непутевый, но голосище – труба архангельская. Как
рявкнет, в ушах больно.
– Вот это здорово,– сказали голоса с разных концов.
– Аршин двух с половиной росту,– продолжал Прохор
Степаныч,– пузо, и волос волнистый всю спину покрывает.
– Да... вот такого бы.
– Достойный священник,– станет служить на Пасху, скажем,
так торжества этого одного не оберешься.
– Где ж там.
– Все-таки старый-то упросил было рожновских оставить
его.
– Упросил? – сказали с сожалением голоса.
– Да. Но случись у тамошнего купца похороны, пригласил он
двух попов для собора да этого борова горластого. Как вышел
он...
Все затаили дыхание.
– Как вышел он,– повторил Прохор Степаныч,– с Евангелием
– во всю дверь. Как заревет... Все ребятишки, что у амвона
стояли,– так их и шибануло к стене.
– Ах, здорово...
– Ну, конечно, полонил. Да уж и старый батюшка увидел, что
тягаться ему не под силу, натужается, натужается, а ничего у
него не выходит, ну, и подал на перевод. Так когда он уходил, все
плакали. Очень уж душа хороша была у него.
– Хороша?
– Страсть.
– Народ чувствует. Что другое, а уж душу он за семью
печатями почувствует.
– Да уж народ насчет души...
– Почище архирея разнюхает,– сказал Сенька, подмигнув.
– А тебе бы только оскаляться,– сказал, недовольно
посмотрев на Сеньку, Прохор Степаныч,– тут об серьезном, а
он...
Все помолчали.
– Что-то нам завтра господь пошлет...
– Да, только надо смотреть, чтоб человек достойный был.
– А представительный из себя-то?
– Вон прасол видел его.
Все оглянулись на прасола.
85
– Ростом с Бориса будет,– сказал прасол.
– Хорош... А насчет волос как?
– Волос не видел, под шляпу были припрятаны.