избой. Потом стали расходиться. Оставались только старушки

на всю ночь при покойнике да Степан, читавший Псалтирь.

– Убрался дедушка Тихон, к чему бы это?.. – сказал кто-то в

раздумье, уходя.

Полный месяц поднялся уже высоко над церковью. Деревья

около изб стояли неподвижно, бросая от себя черную тень на

дорогу. И в воздухе было так тихо, что свечи горели у

раскрытого окошечка, не колеблясь.

А когда Тихона хоронили, то положили его в густом

заросшем углу кладбища под большой белой березой...

77

Дым

Дня за три до престольного праздника председателя

сельскою совета вызвали в волость.

Оставив ребятишек курить самогонку, он пошел с

секретарем.

Проходя по деревне, они посмотрели на трубы и покачали

головами: из каждой трубы вилась струйка дыма.

– Все работают...– сказал председатель.– Думали ли, что

доживем до этого: у каждого дома свой завод винокуренный.

– Благодать,– отвечал секретарь,– не напрасно, выходит,

головы-то ломали.

Через полчаса они вернулись бегом. Председатель стучал в

каждое окно и кричал:

– Гаси, дьяволы, топку. Объявляю все заводы закрытыми.

И когда из изб выскакивали испуганные мужики и

спрашивали, в чем дело, он кричал:

– Агитатор по борьбе приехал. Держи ухо востро. Прячь.

– Да куда ж ее девать-то теперь, когда уж затерто все?

– Куда хочешь. Хоть телятам выливай. А ежели у какого

сукина сына найду, тогда не пеняй.– И побежал дальше.

– На собрание!..– кричал в другом конце секретарь.

– Сейчас, поспеешь, дай убрать-то.

– Вот и делай тут дело,– говорили мужики, бегая с какими-то

чугунами, и сталкивались на пороге с ребятишками, которые

испуганно смотрели вслед.

– Вы чего тут под ногами толчетесь! Вас еще не хватало.

Бабы, работай! Волоки чугуны на двор.

Через полчаса председатель вышел на улицу и посмотрел на

трубы. Дыму нигде не было.

– Здорово сработали,– сказал секретарь,– в момент вся

деревня протрезвела.

– Дисциплина.

Приехавший человек, в кожаной куртке с хлястиком сзади и

с портфелем в руках, пришел в школу, где было назначено

собрание, и прошел через тесную толпу, которая раздвигалась

перед ним на обе стороны, как это бывает в церкви, когда

проходит начальство.

Остановившись перед столом, приезжий разобрал портфель,

изредка поправляя рукой, закидывая назад волосы, которые у

78

него все рассыпались и свешивались наперед, когда он

наклонялся над столом. Потом он несколько времени

подозрительным взглядом смотрел на толпу и вдруг неожиданно

спросил:

– Самогонку гоните?..

Все молчали.

– Кто не гонит, поднимите руки.

Все стояли неподвижно.

– Что за черт...– сказал приезжий.– Всей деревней валяете! –

И обратился к переднему: – Ты гонишь?

– Никак нет...

– Так чего ж ты руки не поднимаешь?

– А что ж я один буду?

– А ты?..

– Никак нет.

– Так вот... товарищи, объявляется неделя борьбы с

самогонкой: кто перегоняет хлеб на водку, тот совершает

величайшее преступление, так как этим самым подрывает

народное достояние. Хлеба и так мало, его надо беречь.

Понятно?

– Чего ж тут понимать. Известное дело...– сказало несколько

голосов.

– Ну, вот. И вы сами должны смотреть, если у вас есть такие

несознательные члены общества, которые не понимают этого.

Передние, стоя полукругом перед столом, со снятыми

шапками в руках, как стоят, когда слушают проповедь, при

последних словах стали оглядываться и водили глазами по

рядам, как бы ища, не окажется ли здесь каких-нибудь,

несознательных членов.

– А то я проезжал по одной деревне, а там почти из каждой

трубы дымок вьется...

– Нешто можно... Да за такие дела... тут дай бог только

прокормиться.

– Праздник...– сказал чей-то нерешительный голос сзади.