Шрифт:
люди были пьяные, коровы трезвые, а теперь люди трезвые,
коровые пьяные...
Кузнец только молча плюнул. Потом, немного погодя, сказал:
– Бутылки на две выжрала, анафема.
81
– А какую водку стали было гнать. Прежде, бывало, пьешь,–
мать пресвятая богородица, за что ж ты наказала, и гарью какой-
то и дегтем от нее воняет, после головы не подымешь. А теперь
только навострились, а они со своими неделями. Да аппараты
еще отбирают. Значит, опять на стену лезть.
– Нешто они об этом думают? Им одна только забота – дело
развалить.
– Да нешто без водки можно? Не говоря уж о том, что душа
требует, а и дела без нее никакого не сделаешь: заявление какое
подать, в волость идти,– что ж, ты и явишься с пустыми руками?
Председатель молча курил и, сплевывая, всё поглядывал на
бугор.
– Верно, верно,– отозвались дружные голоса.
– Я вот лошадям своим пачпорт опоздал выправить. Им уж
давно совершеннолетие вышло, а они у меня без прописки
сидели. Думал, засудят. А привез три бутылочки...
– Ежели где председатель хороший, понимающий попадется,
там жить еще можно.
– А главное дело, все равно это ни к чему: раз природой
устроено, тут мудри не мудри, все то ж на то ж сойдет.
– Это верно... прошлый год всю рожь на водку перегнали,
сами не жрамши на одной мякине сидели, а к празднику у
кажного полное обзаведение, и на первый же день праздника так
насвистались, что как колчушки лежали.
– Как же можно... народ-то православный, слава тебе
господи, лбы еще не разучились крестить, особливо, где
председатель понимающий...
Председатель докурил папироску и, оглянувшись на бугор,
сказал:
– Скрылся...
Все повернулись к нему и замерли.
– По случаю праздника... принимая во внимание местные
нужды и обстоятельства населения... объявляю заводы...
открытыми. Но ухо держи востро. Ежели в эту неделю кого
замечу, спуску не дам.
– А как же дым-то? – сказал кто-то сзади.
– Дым куда хочешь девай, и ребят пьяных по улице не
распускать, а то так-то какой-нибудь нагрянет, а они у вас лыка
не вяжут.
– Слушайся председателя,– сказал секретарь.
82
Достойный человек
На собрании в чайной обсуждался новый, непривычный
вопрос: о выборном начале в приходе.
Старый священник умер, и по новому порядку приехал вчера
кандидат служить пробную обедню, чтобы затем, получивши
одобрение прихожан, ехать утверждаться к архиерею.
Все сидели на лавках, на окнах и толковали.
– Теперь хорошо,– сказал Федор, снявши и рассматривая
свою шапку,– выбирай любого. А то прежде поставят, бывало,
какого-нибудь щупленького да безголосого – и майся с ним
целый век.
– Да, уж это последнее дело, если у священника ни голосу,
ни виду настоящего нет,– сказал Прохор Степаныч, любивший
читать Апостол и петь на клиросе, для чего всегда надевал
железные очки, хотя все знал наизусть.
– А что ж с ним, щуплым-то, делать? – сказал кто-то.
– Прежде в попы вся шушель лезла, а теперь подожди. А то,
пожалуй, много их..
– Да, теперь уж не проскочут.
– Поглазастей анхирея будем.
– А как же.
– И потом, хоть то сказать, разве можно, чтобы архиерей
всякого понимал. Шут его разберет, достоин он или нет.
– А ну их и совсем к черту,– сказал вдруг солдат Андрюшка,
сняв шапку и ударив ею по подоконнику,– не надо нам их вовсе.
Все на него оглянулись.
– Сдурел, что ли? – сказал, поглядев на него несколько
времени стороной, Прохор Степаныч. Он было завернул полу и
полез в карман за кисетом, но, услышав замечание Андрюшки,
так и остался с отвернутой полой и засунутой в карман рукой.
– Вот они все такие-то,– сказали старики.– Им леригии не
нужно.
– А что ж...
– Вы так-то скоро скажете, что и церкви не надо.
– А что ж...
– Дураки, ослы непонимающие, и больше ничего,– сказал