начатом, председатель уездного рассказывал в губернском,

почти как о законченном, в расчете на то, что пока он до

губернии доедет, там уж обделают дело. А тот печатал в газете,

как об открытом.

88

И не только не видели никакого убытка от деятельности

Николая, а частенько получали и кое-какую выгоду. Николай

вдруг решит разобрать на школу помещичью кухню. Разберут с

удовольствием. Но школу класть еще не начали, как у Николая

новая идея.

А кирпич лежит свободный.

А в хозяйстве он каждому нужен.

И когда Николай решит общественную библиотеку

построить, наложивши на каждого по четыре копейки, то

оказывается, что четырех копеек платить не придется, потому

что и никакого кирпича нет.

Пойдет посмотреть на то место, где лежал кирпич – его и,

правда, нет.

– Ну, и черт с ним,– скажет Николай,– какая тут библиотека,

когда бани нету, ходим все как черти немытые.

Библиотеку откладывали.

– Вот это другое дело,– говорили старички,– в баньке

попариться не грех, это всякий с удовольствием.

– Взносы небось придется на нее делать? – спрашивал кто-

нибудь.

– Нет,– отвечал Николай,– вот амбар помещичий

приспособим, перегородки из закромов высадим – и ладно.

Перегородки высаживали, и, когда приходили к нему за

дальнейшими указаниями, он раздраженно кричал:

– Ну, какого черта еще прилезли? Чего вам?

– Насчет бани...

– Насчет какой бани?

– Обчественной.

– Вот надоели с этой баней. Всю жизнь сидели без бани –

ничего, а то вдруг им баня понадобилась.

– Да нам не к спеху.

– Не к спеху, а лезешь?..

Баню пока откладывали.

– А перегородки себе взять можно? – нерешительно

спрашивал кто-нибудь.

– Можно.

– Вот так до весны подработаем,– везде чисто будет.

Когда выбирали Степана, который старался всегда, чтобы все

было хорошо, то каждый думал, что раз Степан – хороший

человек, то он уж не откажет, если, к примеру, пойтить насчет

леску попросить.

89

И так как каждому что-нибудь было нужно, то поэтому к

Степану шли все.

И он никому не отказывал. Писал на бумажке какие-то

крючки и отправлял к лавочнику для выполнения.

Но получалось всегда так, что одному даст,– глядишь –

обидел другого. Написал одному выдать корову, отобрав ее у

прасола, мужичок ушел, благословляя Степана. А через минуту

прибежал прасол, прося написать бумажку о том, что его корова

не подлежит реквизиции. Степану как-то неловко было отказать

и этим обидеть человека. Он написал и прасолу. И когда

мужичок прибежал, запыхавшись, и показал прасолу бумажку

насчет коровы, прасол, прибежавший еще более запыхавшись,

показал ему тоже бумажку насчет той же коровы.

Когда разговор заходил о том, чтобы делить помещичью

землю, Степан первый присоединялся к этому, говоря, что

несправедливо одному владеть тысячей десятин, когда у мужика

и пяти нету.

Но, когда разговор заходил о том, чтобы в это воскресенье

начать делить, Степану становилось жаль помещика,– тоже

человек, и он говорил, что лучше подождать.

– Как там решат всем народом, так тому и быть. Немножко и

подождать-то. Скоро соберутся.

– Да до каких пор ждать-то! Жрать нечего,– говорил кто-

нибудь.

– Ну, я тебе записочку к арендатору напишу, он тебе муки

даст.

– Что ж ты одному только напишешь, а остальные

облизываться будут?

– Зачем одному, можно и не одному.

И все, окружив Степана, получали записки и бежали к

арендатору за мукой.

– Вот человек, вот это душа. Чтобы он когда-нибудь тебе в

чем-нибудь отказал,– примеру еще такого не было,– говорили

мужики.– Не ошиблись, выбрали.

– На душу гляди, никогда не ошибешься. А минут через

десять прибегал арендатор и торопливо говорил:

– Голубчик, дай скорей записочку, а то всего оберут, сукины