– Да, да, конечно... непременно, завтра же! – сказал Андрей

Андреич как-то слишком поспешно, чтобы она не подумала, что

ему жаль денег на билеты.

Она уже надевала шляпку, а он все еще не выбрал момента

сказать ей про обстановку.

– Я пойду провожу вас,– сказал он,– кстати, мне нужно

переговорить с вами. Только далеко вас проводить не могу,

потому что мне нужно забежать к приятелю совсем в обратную

сторону.

Когда они вышли, он проводил ее до ближайшего

перекрестка и, собравшись с духом, сказал:

– Приходите завтра между тремя и четырьмя, мне нужно с

вами переговорить по одному важному делу.

При прощании она в сумраке слабого фонарного света

посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом и сказала:

– Прежде я не была суеверной и не верила в судьбу, а

теперь... теперь верю...

166

Она сжала его руку и, быстро повернувшись, пошла по

пустынному тротуару ночной улицы.

Он долго видел ее тонкую, элегантную фигуру, потом,

вздохнув, пошел к дому, оглянулся у подъезда, не вернулась ли

она и быстро скользнул на лестницу.

А когда засыпал, то перед глазами вставала она в своем

весеннем костюме, и он с бьющимся сердцем снова и снова

вызывал в воображении ее тонкую фигуру в свете фонаря, ее

последний взгляд и торопливое пожатие руки...

VI

В три часа она пришла.

Андрей Андреич решил ей коротко сказать только о том, что

он возвращает ей обстановку. И при этом дать понять, что ему

нужно уходить по делу, чтобы не оставаться с ней долго и не

стать опять на линию сближения.

Но ему все-таки хотелось дать почувствовать, что если он

возвращает, то это является только результатом его личной

порядочности, что законы все на его стороне. И другой бы на его

месте ни за что не отдал, и сделать с ним было бы ничего

нельзя. Даже опасно поднимать этот вопрос, ввиду того, что это

имущество принадлежало эмигранту. А она, вероятно, по своему

неведению, думает, что он обязан отдать и потому отдает ей.

Поэтому он все-таки сначала нарисует ей фон, ту ситуацию,

при которой он возвращает, а потом корректно и сухо скажет,

что она может брать обстановку когда угодно.

Его только возмущало отношение Василия Никифоровича,–

главное, тон его письма, в котором он просил об этом, как о

какой-то ничтожной приятельской услуге.

Эти господа все-таки великолепно умеют устраиваться: когда

было опасно, он улепетнул, а теперь, когда мы тут наладили и

своим горбом создали приличную жизнь, он присылает сюда

разведенную жену, чтобы спихнуть ее с рук и не давать на

содержание.

Что ж, у него правильный расчет, он знает, что отправляет к

своему брату интеллигенту, которому будет стыдно и неловко не

поддержать человека, а тем более женщину, у которой нет ни

близких, ни родных. Это бы я тоже так-то женился, разводился,

а потом бы посылал к приятелям,– делайте, мол, что хотите,

хоть женитесь, хоть просто так содержите. Дураков много.

167

Конечно, она – несчастная женщина. Что она должна

чувствовать, когда очутилась здесь в чужом городе безо всего? И

неужели она его любит?

Вера Сергеевна вошла совершенно неожиданно, так как он

не слыхал ее звонка.

– Кто же вам открыл? – спросил он удивленно.

– Ваша соседка...

– А... присядьте, пожалуйста, очень рад, очень рад,– говорил

Андрей Андреич и сам чувствовал, что совсем неуместно и

нелепо это «очень рад» после тех отношений, какие у них были.

Он указал ей кресло у письменного стола, а сам сел по

другую сторону, как садится адвокат, когда принимает

пришедшего к нему по делу клиента.

И то, что он сидел по одну сторону стола, а она по другую,

делало их разговор как бы строго официальным.

Молодая женщина даже удивленно приподняла брови. Он

заметил это, покраснел, но пересилил себя и сказал

официальным тоном:

– Я прочел письмо Василия Никифоровича...

Андрей Андреич взял в руки карандаш и, подняв кожу на