посредине комнаты.– И нужно же, чтобы к такому чудесному,

светлому видению его жизни приметалась эта мерзость!

Но вдруг его точно ударила мысль: а почему она не отдала

ему сама письма? Почему она прямо не сказала, что в нем?

Неужели она не знала его содержания? Нет, знала, потому что,

иначе, на что же она надеялась, когда ехала сюда без всяких

средств? А эта обстановка и все имущество могут дать тысячи

две. С такой суммой можно умеренно и аккуратно прожить два

года. И может быть, она была так ласкова и проста с ним именно

поэтому, и он, представитель кучки, сыграл роль святого чудака,

попросту осла... Это неистребимое наследие прекраснодушного

идеализма каждому слову заставляет верить так, как оно

говорится, и забывать, что у людей могут быть и всегда есть

свои расчеты...

Но эта мысль была так отвратительна и противна, что он,

сморщившись, как от боли, крикнул:

– Глупо! Гадко! Это невозможно!..

Было уже около восьми часов, а он все еще не мог никак

остановиться ни на одном решении относительно тона, каким с

ней говорить по вопросу об обстановке, какое взять к ней

отношение – продолжать относиться сердечно или быть более

официальным и холодным? В голове спутался целый клубок

противоречивых мыслей, позорных для него, оскорбительных

для нее и невозможных с общечеловеческой точки зрения.

Он чувствовал себя, как ученик на экзамене за решением

письменной задачи: сейчас войдет преподаватель и спросит

работу, а она у него еще и не начата.

159

V

Когда раздался звонок, Андрей Андреич с забившимся

сердцем вышел в переднюю, ничего не успев решить.

Он только знал одно, что он отдаст эти вещи тому, кому они

принадлежат, а в данном случае тому, кому пожелал отдать их

владелец, то есть ей.

Он как-то торопливо и суетливо помогал раздеться молодой

женщине, точно он был в чем-то виноват перед ней. А виноват

он был в тех скверных мыслях, которые против воли, помимо

сознания, выскакивали у него в голове, вроде платы за хранение.

– Вот я и опять у вас...– сказала молодая женщина, входя в

комнату и прикладывая к холодным щекам руки.

– Очень рад, очень рад... Ну, вот, все великолепно,– скачал

Андрей Андреич, потирая руки, точно не она, а он пришел с

улицы.

Вера Сергеевна подошла к зеркалу и, не оглядываясь на

хозяина, стала поправлять прическу и в то же время говорила о

своих планах поступления на службу.

На него почему-то неприятно подействовало, что она так

просто и свободно при нем оправляет прическу, как будто

благодаря ночевке здесь она уже имеет какое-то близкое

отношение к нему и к его комнате.

Опять в голове промелькнула одна из отвратительных

мыслей: «Кто она? Может быть, она очень бывалая особа?»

Если бы она была простая, искренняя женщина, без всяких

задних мыслей, она бы хоть спросила про письмо, получил он

его или нет. А у нее такой вид, что как будто она ничего не знает,

или этот вопрос с возвращением обстановки такие пустяки, что

все подразумевается само собой и говорить об этом нечего.

И значит, если бы он торжественно объявил ей, что он, как

представитель кучки, держит свое знамя высоко и потому

возвращает ей обстановку, она приняла бы это как что-то вполне

естественное, и он попал бы в глупое положение со своим

торжественным тоном.

Она вообще, очевидно, совсем не представляет себе общего

положения и того, что слово «собственность» здесь никак не

звучит. А тем более собственность эмигранта.

– Ну, вот, будем по-русски пить чай. Где же спиртовка? Я

буду за хозяйку.

160

При слове хозяйка Андрей Андреич постарался улыбнуться

ласково и гостеприимно. Но улыбка вышла натянутой и

неестественной.

– Спиртовка в буфете, я сейчас подам.

– Сидите, сидите, с этим я справлюсь,– сказала она и,

подойдя к буфету, открыла дверцы и достала спиртовку, прежде