он не сказали еще ни слова.

Когда они жили дома, она каждый день говорила одно и то

же: о корове, о ребятишках (их целых трое), о плохой погоде.

Она сейчас напрягала все усилия, чтобы сказать ему что-

нибудь, но ничего не могла найти. Потом вдруг вспомнила про

корову и обрадовалась.

– Лыска наша отелилась намедни... хорошенький теленочек

вышел, весь в нее.

При словах «наша Лыска» невольно посмотрела на

соломенную шляпку. И с бьющимся сердцем ждала, что скажет

Андрей.

– Весь в нее? – машинально переспросил Андрей. Он, что-то

думая, медленно продолжал убирать со стола и складывал

газеты на этажерку. И вдруг уже с другим выражением взглянул

на жену, как бы решившись сказать о чем-то важном.

Страшная минута наступила...

– Катюша...– сказал Андрей, глядя не на жену, а в окно,– я

тебе не писал, потому что это ни к чему. . Я живу не один, а... с

подругой... Девушка она хорошая, честная... Она сейчас из

города со службы приедет, ты ее не обижай. По бабам я не

таскался, а... пришлось – честно сошелся, вот и все...

Катерина молча смотрела на него, не моргая, и только горло

ее изредка напряженно дергалось от проглатываемой слюны.

Вот тут бы вскочить, платок с головы сдернуть, клок волос у

себя выдрать и закричать, как безумной, от обиды и горя. А

потом стекла побить.

Но вместо этого она, сама не зная почему, только сказала

тихо:

– А я-то теперь как же?

– Как жила, так и будешь жить...– сказал Андрей,– деньги

буду посылать, в уборку помогнуть приеду.

Катерина не ответила. Слезы вдруг стали заполнять ее глаза,

потом неожиданно пролились через ресницы на руки. И она не

глаза утирала, а с рук рукавом стирала слезы.

174

– Ну, чего ты, обойдется как-нибудь...– сказал Андрей и,

взглянув в окно, прибавил: – Вон она идет... тоже Катериной

зовут. . Катей. Утри глаза-то, нехорошо. Я ей про тебя говорил...

Катерина послушно-торопливо утерла слезы.

III

Она ожидала увидеть женщину крупную, с белыми толстыми

локтями и грудями, свежую, с белым лицом, разжиревшую на

легких хлебах, на ее четырехстах – пятистах рублях, в то время

как она подсохла, кормя и нянча его детей, убирая хлеб в поле.

Руки стали шершавые, загорелые; локти, когда-то белые и

круглые, заострились.

И опять жгучая ревнивая ненависть метнулась в ней темной

волной от сердца в голову. Но сейчас же ее глаза стали круглыми

от удивления: в комнату вошла тоненькая, худенькая девушка в

беленькой кофточке, короткой синей юбке и желтых стоптанных

туфлях. Светлые волосы были острижены по-мальчишески и

только придерживались круглой роговой гребенкой.

Она вошла и от неожиданности остановилась со связкой

бумаг в руках.

«Что же он нашел в ней такого? Грудь, как доска, заду и

совсем нет»,– подумала Катерина.

– Катя, у нас гости,– сказал Андрей, видя ее

нерешительность и вопрос,– Катеринушка приехала.

Катя, смущенно покраснев, улыбнулась и подала гостье

худенькую, незагоревшую руку.

– А я и не догадалась сразу,– сказала она, опять как-то

виновато и вместе с тем ласково улыбнувшись. И сейчас же

спохватившись, прибавила: – С дороги-то кушать небось

хотите?..

– Я сказал хозяйке самовар поставить,– сказал Андрей.

– Ну вот и ладно. Я только сейчас со службы,– прибавила

Катя, обращаясь к Катерине. Мимоходом взглянула на себя в

ручное зеркало, висевшее на стене около полотенец, оправила

волосы и ушла за перегородку.

Катерина все так же сидела как-то неловко посередине

комнаты на том стуле, на который села, как вошла. Она не знала,

о чем ей говорить и как себя держать с мужем, когда здесь за

перегородкой была она, его жена. У нее только против воли

сказалось:

175

– Дробненькая какая, худенькая...

– Ничего, человек хороший, мягкий...– ответил Андрей. Как

бы что-то вспомнив, Катерина торопливо развязала свой узелок