и достала оттуда черные лепешки.

– Вот, гостинчика...

И так как в это время в комнату вошла Катя с подвязанным

фартучком и черными от угля руками, Катерина невольно

сказала, обращаясь к ней и как бы стыдясь своих черных

лепешек:

– Вот, гостинчика вам деревенского...

Катя опять покраснела и бегло взглянула на Андрея.

– Бери, бери,– сказал тот, занявшись чем-то в углу,– ничего,

человек хороший...

– Ну, зачем вы... не стоит, право.– И сейчас же прибавила: –

А я люблю их до ужасти! На юраге?

– На юраге, на юраге,– поспешно ответила Катерина,

обрадовавшись, что девушка знает, что такое юрага.

А потом сидели втроем и пили чай.

– Иванова-то ссадили все-таки,– сказала Катя мимоходом,

обратившись к Андрею.– Общее собрание было, шуму сколько...

– Да что ты?.. Давно пора,– ответил, оживившись, Андрей.

Он хотел еще что-то сказать, но Катя, как бы спохватившись,

прервала этот разговор и, обратившись к Катерине, проговорила:

– У вас на ладонях мозоли, а у меня на пальцах,– целыми

днями на машинке стучу.

И Катерине хотелось что-нибудь рассказать, чтобы Андрей

так же заинтересовался и оживился, как при словах Кати о

каком-то Иванове; хотелось рассказать, как она ехала, что

видела, но не знала, как начать, и сказала только, обращаясь к

Кате:

– А у нас Лыска наша отелилась, корова наша, целую ночь с

ней не спала. Теленочек весь в нее, как вылитый...

– Я теляточек люблю,– сказала Катя.

Помолчали.

– А у меня отчегой-то бородавки на руках вскочили,–

проговорила Катя.

И Катерина обрадовалась, что она заговорила о бородавках,

так как знала средство от них – кислоту. И сейчас же начала

рассказывать, как сводить, и старалась подольше говорить – из

боязни, что скоро кончит, и больше не о чем будет говорить.

176

После ужина, который был для Катерины мучителен тем, что

она никак не могла справиться с ножом и вилкой и все роняла то

одно, то другое, Катя убирала посуду, а Катерина думала об

одном: где они положат ее спать. Небось отведут куда-нибудь к

соседям, а сами останутся тут вдвоем.

Эта мысль опять подняла со дна души мутную волну

ревности и обиды. Но Катя принесла откуда-то складную

кровать и стала стелить третью постель в комнате.

А Катерина, подойдя к столу и развернув лежавшие на нем

бумаги, посмотрела в них и сказала:

– Господи, ничего-то не понять. И как это вы разбираетесь?..

Перед сном Катя выслала Андрея из комнаты. Он надел

фуражку и вышел.

– Ну, вот, теперь ложитесь,– сказала Катя с тою же

застенчивой улыбкой, обращаясь к Катерине, и указала ей на

свою постель, на которой только что переменила белье.

И Катерина, чувствуя, что нужно сказать что-нибудь

вежливое, проговорила:

– Да зачем вы беспокоите-то себя, я бы на полу легла. Не

привыкать.

– Нет, нет, зачем же...

Катерина сняла башмаки и порадовалась, что не надела

лаптей, потом скинула через голову сарафан и, стыдясь своей

грубой деревенской рубахи, торопливо легла.

А Катя достала из шкапчика кислоты и, подсев к Катерине,

стала нерешительно перышком мазать бородавки, а та учила ее

и помогала.

Потом Катя тоже разделась. Катерина со странным жутким

любопытством невольно посмотрела на ее худенькие ноги и

живот, которые имели близкое отношение к ее, Катерининому

мужу. И опять у нее потемнело в глазах.

«И на что ж он польстился? Она, Катерина, одних помоев

свиньям целую лоханку снести осилит, а эта кубан с молоком не

поднимет».

– Ну, вы, разобрались, что ли? – послышался из-за двери

голос Андрея.

– Входи, входи,– крикнула Катя.

Андрей вошел, повесил фуражку на гвоздик и, оглянувшись

по комнате, сел на складную кровать и сказал:

– Огонь тушить, что ли?

– Туши.

177

В комнате стало темно. Слышно было, как скрипнула под