лбу, продолжал:

– Я должен вам сказать,– продолжал он тем же тоном, решив

сначала нарисовать фон,– должен вам сказать, что здешнее

законодательство таково, что... если становиться на

официальную, законную точку зрения, то обстановка... не может

быть возвращена...

Молодая женщина подняла на него глаза, и он видел, как

вслед за выразившимся на ее лице глубочайшим удивлением,

щеки побледнели, точно она увидела перед собой совсем

другого человека, чем ожидала.

Но он не смутился, потому что знал, что отдаст обстановку, а

если она временно подумает о нем дурно, то тем больше будет

приятное разочарование у нее потом.

– Теперь есть декрет, который определенно говорит, что

лицо, не предъявившее право на свои вещи в течение шести

месяцев со дня обнародования декрета, лишается этого права.

– Зачем вы говорите мне это? – сказала, еще более

побледнев, молодая женщина и поднялась со стула.

Теперь было самым подходящим моментом сказать ей, чтобы

она не беспокоилась, так как он только рисует фон, на котором

им приходится действовать. Но ему хотелось еще упомянуть про

168

Василия Никифоровича, про его бесцеремонное, небрежное

письмо. И он стал говорить о том, что у него всегда было

подозрительное отношение к этому субъекту.

Вера Сергеевна, уже стоя у стола, лихорадочно, нервно

натягивала перчатки, а он, боясь, что она не дослушает, торопясь

и чувствуя, что у него выходит совсем не то и он точно летит в

пропасть и не может остановиться, стал говорить крикливым

голосом:

– Странно рассуждают эти господа, они там отсиделись в

самый опасный момент и, наверное, презрительно фыркают на

нас, как на перебежчиков... А потом... когда мы... тут с

величайшими усилиями создали всё... вы, то есть он, приезжаете

сюда на готовое и вам отдавай все. То у него одна была жена, а

теперь вы говорите, что вы его... жена... а там приедет еще

жена...

Все это вырвалось у него совершенно вопреки сознанию и

желанию. Он на секунду спохватился, увидев, что это уже не

фон, хотел схватиться за голову, извиняться и умолять простить.

Но молодая женщина, с ужасом смотревшая на него, вдруг

почти бегом выбежала из комнаты.

У него мелькнуло сознание, что такого позора с ним никогда

еще не было и после этого невозможно жить, бросился за ней,

чтобы вернуть ее, объяснить... но она уже выскользнула на

площадку и бросилась вниз по лестнице.

Тогда он, сам не понимая, как это случилось,– у него только

похолодело под сердцем и кровь бросилась в голову,– высунулся

на лестницу и крикнул:

– К черту! К дьяволу!.. Мы на вас не работники. Тю!.. А-я-

яй!..

Андрей Андреич вбежал в свою комнату, схватил себя за

голову обеими руками, весь сморщился, точно от нестерпимой

зубной боли, потом, случайно остановившись перед трюмо,

несколько времени широко открытыми глазами смотрел на себя

в зеркало, все еще держась руками за голову. .

Чёрные лепёшки

I

169

Когда до Москвы оставалось тридцать верст, Катерина уже

не могла спокойно сидеть в вагоне. Ей казалось, что она никогда

не доедет. И с каждой верстой сердце билось все сильнее и

сильнее.

Вчера она узнала, что Андрей, работавший уже пять лет на

заводе, сошелся и живет с другой женщиной.

Сам он ничего не писал ей и ни в чем не изменился по

отношению к ней: к празднику по-прежнему присылал деньги,

изредка писал письма. Говорили, что он теперь каким-то

председателем и хорошо живет.

Может быть, ему ничего и не стоит посылать ей те сто

рублей, которые он посылает, а остальные четыреста – пятьсот с

той проживает. И, казавшаяся ей прежде большой, сумма в сто

рублей теперь вдруг представилась оскорбительно маленькой.

Что ей сделать, когда она приедет в Москву? Ворваться к

нему, застать его на месте, устроить скандал?..

Пусть люди видят, что он подлец и негодяй. Стекла еще

побить... нарочно голыми руками, чтобы в крови были. А эту