подобрались.

– Что ж, ребят, что ль, теперь отбирать будете? – сказал сзади

насмешливый голос.

Приезжие, занятые своими бумагами, ничего не ответили.

– Отбирать не отбирать, а теперь чего-нибудь жди.

– Списки составлять так...– сказал один из приезжих, взяв со

стола лист бумаги и глядя на него.

Все замолчали, подобрались и тесной толпой подались

вперед, как бы боясь пропустить объяснение.

– ...До пятилетнего возраста отдельно, до семилетнего –

отдельно. А остальных вовсе не надо. Поняли?

Все стояли молча.

– Впрочем, будем обходить по дворам и записывать на месте,

а то нагородите черт знает чего, и не разберешься потом.

Объявляю собрание закрытым.

– А позвольте спросить, на какой предмет необходимости это

требуется? – спросил лавочник, член сельского комитета.

– Для отобрания сведений на предмет обеспечения,

статистики и педагогических целей, а там последуют

дальнейшие распоряжения,– сказал человек с листом, не

взглянув на лавочника, и стал собирать бумаги со стола, как

собирает их судья, только что произнесший приговор, не

подлежащий ни кассации, ни апелляции.

– Опять отобрание... Когда ж это кончится?..

– Можете идти. Ребятишек приготовить сейчас же.

Бабы, выскочив из школы, бросились по выгону к своей

улице с таким ошалелым видом, что проезжавшие в телегах

180

мужики, придержав лошадей, испуганно посмотрели вверх и по

сторонам, как смотрят при звуке набата.

– Вот очумела и не знаю, куда его девать!.. – послышался

бабий голос из одних сенец.

– Да, уж не знаешь, с какого бока укусит.

Не прошло пяти минут, как бабы со съехавшими с голов

платками, сталкиваясь на бегу, бросались в избы, волокли что-то

оттуда на задворки в руках и под мышками, как вытаскивают

добро на пожаре. А из конопляников слышался сплошной вой и

плач ребят.

– Идут!..

Бабы бросились из конопляников и, став у порогов изб,

тяжело переводя дух, ждали комиссии.

Когда комиссия пришла, сопровождаемая лавочником, и,

разложив в избе на столе листы, хотела записывать, оказалось,

что этот двор бездетный. В следующих дворах тоже не было ни

одного ребенка. Попадались, да и то изредка, только более

крупные, лет двенадцати – тринадцати.

– Что же, у вас детей ни у кого нету?

– А когда рожать-то было?.. То война была, а то...

– А кто же это у тебя кричит?

– Это у соседки, батюшка...

– Черт знает что, во всей деревне ни у кого ребят нет, а

откуда же это крик такой стоит?

– Может, с нижней слободы заползли, батюшка... Зашли в

крайнюю избу, но в ней на пороге стояла испуганная молодая

баба и только твердила:

– Он не годится, батюшка, совсем не годится... Ни рук, ни

ног не подымает.

– Кто не годится? Куда не годится?.. Все равно, теперь болен,

после поправится...

– Эти, брат, разбирать не будут,– сказал голос из толпы,

молчаливо следовавшей за комиссией.

И только у Кузнечихи оказалось целых пять человек. Когда

вошла комиссия, она, как сидела на полу, ища в голове у

старшего, семилетнего, так и осталась.

– Накрыли...– негромко сказал кто-то.

Записали всех пятерых. Вместо матери возраст показывала

молодая соседка, так как сама Кузнечиха не могла выговорить

ни одного слова.

181

– А твои ребята куда делись? – спросил с недоумением

лавочник у одной молодки.

Та метнула на него глазами и, показав кулак из-под полы,

быстро проговорила:

– У меня не было. Это сестрины были...

– Черт знает что...– сказал лавочник, пожав плечами.

– Тут и мараться-то не из-за чего было,– проговорил

приезжий, посмотрев в лист.

Когда комиссия ушла к лавочнику пить чай, в конопляниках

опять пошла работа. Одни тащили обратно в избы люльки,

другие растерянно бегали по конопляникам, а третьи кричали на

них:

– Что по чужим конопям-то шаркаешь!..