будут.

– Что так?

– Да плох совсем. Лихорадка, да и ослаб. Все равно не выживет. Так чего же напрасно

беспокойство делать?

Все это говорилось громко и откровенно, с мужицким презрением к смерти, которую

всякий встречает запросто, ожидая того же и от других.

Лукьян слышал, хотя и смутно. В ушах у него шумело, и всё – слова, люди, предметы –

смешивались в его мозгу в какую-то хаотическую массу.

Одно он ясно понял: что час его настал.

"В руце твоя предаю дух мой", – набожно прошептал он. – "Скоренько пришло!", –

мелькнуло у него в голове грустное восклицание.

Ему не жаль было жизни, а жаль было своего дела. Жаль покидать его в самом начале,

когда еще так мало сделано и некому поручить свою работу.

"А Павел?" – подсказал он сам себе.

Вдруг ему показалось, что палата как-то расширилась, и тот, о ком он думал, стоит перед

его глазами и смотрит на него любящим, тревожным взглядом.

В том торжественном настроении, в каком он находился, первой его мыслью было, что это

посланное ему Богом видение. Но Павел был не один. Его сопровождал молодой человек в

синем пиджаке, с серою пуховою шляпою в руке, который решительно не походил на ангела-

путеводителя.

Смущенный его молчанием, Павел подошел между тем к самой его постели.

– Это я, – проговорил он. – Узнаешь?

– Узнаю, – слабым голосом проговорил больной. – Я думал о тебе как раз перед твоим

приходом, и мнилось мне, что это видение мне свыше. А кто это с тобой?

– Валериан Николаевич, – ответил Павел. – Проведать тебя пришел.

– Доброе дело. Приди вы днем, двумя позже, меня уже не застали бы в живых.

– Что ты, Бог с тобой! – вскричал Павел.

– Правда, – повторил Лукьян спокойно, точно не о нем шла речь.

Валериан подошел к больному, осмотрел его внимательно, как врач.

Павел следил за ним взглядом, полным тоски.

– Не огорчайся, брат, и не жди, – проговорил Лукьян. – Я сам знаю, что мой час настал.

Правда? – обратился он к Валериану.

– Правда, – отвечал Валериан.

Он понимал, что обычный утешительный обман тут неуместен.

Лукьян помолчал с минуту, точно собираясь с мыслями.

– Передаю тебе мое служение, – сказал он, останавливаясь долгим взглядом на Павле.

Он хотел протянуть ему руку, но не имел сил, и она беспомощно упала на постель.

Пораженные необыкновенной сценой, больные, кто стоял на ногах, столпились вокруг

постели Лукьяна. Рыжий рыбник стоял впереди и, выпучив глаза, глядел.

Припав к изголовью постели, Павел плакал, как ребенок…

– Жатва велика и обильна, – повторил Лукьян свое любимое изречение, – а делателей мало.

Надлежит всем, кому то дано от Бога, трудиться непокладно, пока Бог веку продлит. Мой путь

пройден. Теперь твой черед, брат Павел.

Павел покачал головою.

– Мне ль, мне ль заменить тебя? – мог он только проговорить.

– Никто не может, брат, ему же не будет дано свыше, – сказал Лукьян. – Дух Божий тебя

умудрит и вдохновит. Будь лишь чист сердцем и верь.

Павел поднял голову и вытер глаза.

– Прости мне, брат, мои сомнения, – сказал он. – Мне страшно брать на себя крест не по

силам.

Глаза больного зажглись от какого-то внутреннего огня. Лицо его оживилось и утратило

болезненное выражение.

– Не смущайся, – сказал он. – Ты поднимешь этот крест и понесешь его во славу Божию.

Мой час близок, и мнится мне, что мрак грядущего раздвинулся передо мной. Я вижу твой путь,

усеянный терниями, и вижу твой конец. Ты сподобишься умереть, как и я, за веру, замученный

от рук идолопоклонников.

Голос Лукьяна стал тверд и звучен. В лице и во всей фигуре было что-то торжественное и

пророческое.

Павел упал на колени, и Лукьян положил ему на голову руку, которая на этот раз была так

же тверда, как и его голос.

Это было торжественное посвящение, которое молодой штундист принимал с умилением и

радостью.

– А теперь прощай! – сказал Лукьян. – Оставь меня одного. Я хочу помолиться за себя и за

всех.

Он обвел глазами толпу, теснившуюся у его постели.

Павел поцеловал его руку и встал. В палате произошло неописанное волнение. Одни