Павел рассказал ему про одного из тюремных сторожей и про некоторых из старых

приятелей Морковина.

Валериан слушал внимательно, по-видимому с участием. Это еще более укрепило Павла в

его наивном предположении и придало ему смелости заговорить прямо.

– А что я вас хочу спросить, Валериан Николаевич, – начал он, смотря в сторону. – Вы не

осердитесь на меня: я это по простоте.

– Говорите, пожалуйста! Чего ж мне сердиться? – Валериан ободрил его.

– Как вы насчет веры понимаете, Валериан Николаевич? – проговорил Павел, оборачивая к

нему свое честное, серьезное лицо. – Я знаю, что про вас всякую всячину болтают, да я не верю

этому, как вот повидал вас ближе. Такой вы до простого народа добрый и жалостливый.

Всякому в нужде вы помочь готовы. И вот из-за Лукьяна нашего вы даже на неприятности

идете. Так как же, чтоб вы, пещась о телесных нуждах братии ваших по Христу, о душах их не

брегли?

– Да разве я не брегу? – с улыбкой возразил Валериан. – Чуть мне мало-мальски

умственный мужик или парень попадется – я ему сейчас книгу, другую в руки. Видали, может?

– Как же, видал, – отвечал Павел.- О хлебопашестве, да об уходе за скотом, о звездах там

небесных и гееннах всяких, либо историю о старинных временах.

– Есть и другие, которых вам не показывали, – засмеялся Валериан. – Да чем же вам и те не

нравятся: это все пища для ума, то есть для души.

– Конечно. Да ведь это все суета, – сказал Павел с откровенностью искреннего убеждения.

– Какая польза человеку и про звезды, и про зверей, и про людей разных знать, когда он не

познал Бога, все это сотворившего и живущего в его собственной душе? Вот это вы ему

откройте, и он вам спасибо скажет.

– О да, и еще как. Мало того: всяким добром засыпет. Попы это раньше нас с вами познали,

– проговорил Валериан.

Он не желал вступать в богословский спор и думал отделаться шуткой.

– Что о попах говорить, – сказал Павел серьезно. – Известно, что они только и думают, как

бы содрать с живого и с мертвого, а в Евангелии прямо сказано: что даром получили, то даром и

давайте, и ищущему у тебя рубашку отдай и кафтан.

Он заговорил о своей вере не как начетчик, а как простой мужик-общинник, которого

чистое евангельское учение поразило своей общественной стороной как религия братской

любви. Павел был сильно взволнован. Слова, когда-то сказанные ему матерью о том, что ему

следовало бы попробовать обратить молодого барчука, теперь мелькнули в его уме как наитие

свыше. В его воображении носился образ Лукьяна, и он искренне верил в эту минуту, что, как в

библейские времена, дух Лукьяна хоть частью перешел и на него.

Валериан невольно заслушался. Никогда не доводилось ему слышать такой речи от

простого крестьянина.

Павел, объяснивший это внимание по-своему, переходил между тем к богословию и

наступал на него с текстами и цитатами.

– Все, что вы до сих пор говорили насчет любви и братства, – правильно и хорошо. Этого

все хорошие люди хотят. Но к чему вы в это путаете все эти тексты да цитаты, всю эту

поповщину?

Павел вопросительно посмотрел на него, не понимая, как это одно без другого мыслимо.

– Ведь и церковники, как вы их называете, гонят и преследуют вас во имя того же Христа и

во имя того же Писания, – пояснил свою мысль Валериан. – Текст ведь какой угодно подобрать

можно.

Молодой штундист слушал эти речи с некоторым удивлением.

– Но ведь это не христиане гонения воздвигают, а идолослужители, прикрываясь именем

Христовым, – возразил он.

Валериан равнодушно кивнул головой.

– Так, так! А водворись ваша вера на место православия, поднимутся новые ревнители о

вере и учителя, которые вас станут звать идолопоклонниками и слугами мамоны, а вы их –

еретиками. И будете вы их гнать и стирать с лица земли для вящей славы Божией. Да и

церковникам достанется от вас, чтоб поскорей лезли в рай, – прибавил он с усмешкой.

Павел немного опешил. Об этой стороне дела он никогда не думал, и слова Валериана на